Вчера в девять часов вечера началась операция на открытом сердце.

Она началась за бокалом созревшего чилийского мерло на кухне. Вика не знала, что отчленение сердца от подающих кровь артерий может происходить так буднично. Сергей не позаботился о маске с наркозом для того, чтобы украсть боль. Слова резали по живому.
«Я ее люблю…» - вот и сделана надсечка отточенным движением руки.
«Я не могу с этим ничего поделать…» - распиливается грудинная кость.
«Я ухожу…» - в его ладонях бьется ее вывалившееся сердце.
«Прости, так получилось…» - сердце шлепнулось в эмалированный лоток.

Конечно, все было не так. Такой тривиальной истории с Викой не произошло. Это было бы слишком быстрым способом вырезать сердце, в ее случае - чуть ли не облегчением. Сережка, пригубливая вино, терпеливо и доходчиво объяснял ей на кухне, что он ее любит и, любя ее, хочет иметь свободу секса с другими женщинами. Он объяснял, что в том, что у него будет любовница или любовницы, нет ничего противоестественного, и что от этого его чувство к жене вовсе не притупится. При этом у нее всегда было, есть и будет право также увлекаться и отвлекаться. Они прожили десять лет, они проживут еще сто, и их эмоциональная жизнь от этой свободы будет намного насыщеннее, он не видит и не понимает, о каком развале семьи может идти речь, когда он не стал меньше любить ее, не стал меньше желать Вику оттого, что у него появилась Светлана. Человек не может жить без разнообразия, особенно сексуального, и Вика со временем поймет, что он говорит ей правду. Вика видела эту Светлану. Та была крупновата. Вернее так - она была крупная и туповатая. Именно поэтому Вика понимала, что Сережа не обманывает ее ни одним словом. Это была далеко не роковая женщина. Не Медуза - Горгона превратила слова ее мужа в скальпель.

Ей показалось, что вино – это темная и густая кровь. Ее кровь, хлеставшая из рваной раны.

Вика смотрела на движения губ сидевшего напротив нее Сережи и думала, по кругу думала об одном и том же: «Это происходит. Происходит сейчас. Ничего особенного - моя жизнь кончилась. Теперь начнется другая». Кольцо этой мысли сжимало ее все туже, от нее уходила способность дышать. Хотя… так и должно быть, когда режут сердце.

Хорошо, что это произошло летом, когда ребенок интернирован с бабушкой на дачу. Хорошо, что у Наташи пустует квартира, куда можно съехать. А, собственно говоря, почему она, Вика, должна съезжать? И все же съехать придется… Потому что, как объяснил ей Сергей, Светлане сейчас негде жить и он бы хотел, чтобы она пожила с ними. Вике в этот момент хотелось добавить “…и поспала бы в нашей кровати”, но она не стала произносить эти слова, звуком придавая им реальность. Из этой перспективы вытекало, что съехать ей все же придется. Как известному зайцу - владельцу лубяной избушки.

Она перебралась к Наталье. Вика научилась зажигать капризную Наташкину плиту, пользоваться газовой колонкой. Она остервенело драила до блеска пережженные Наташкины кастрюли, залатала раствором дырку в стене на кухне, намертво приклеила отвалившиеся плитки в ванной. Спасало лишь то, что два раза в день мохнатая Дуська тащила ее вон из этого замкнутого пространства, что собаку надо было кормить, а значит, совершать рутинные человеческие телодвижения. Только в этой списанной под снос квартире была колонка, и в сезон отключения горячей воды можно было спокойно принимать душ. К Вике потянулась вереница друзей и знакомых, чтобы отмыться от налипающего московского летнего марева. Каждый вечер вокруг Юли собиралась компания знакомых, которые, замотав полотенцем волосы, часами сидели за качающимся столом, клеенка которого пополнилась за этот месяц не одним десятком дыр, прожженных сигаретным пеплом.

Тем временем Сережа с терпеливым упорством доказывал общим знакомым, что он прав в своей недавно открывшейся жизненной позиции. Он доказывал, что надо делиться, что нехорошо считать человека своей собственностью, что широта взглядов в иных вопросах присуща Вике, так что он уверен, что после первого шока она сумеет включить свои потрясающие мозги и поймет его правоту.

Процесс Викиного понимания затянулся на все лето, и в августе она отправилась с подругой на Кипр, где в последнюю ночь, надев на себя маску легкости, пустилась в ничего не значащее сексуальное плавание с только что встреченным мужчиной. Она несла пошлую чушь и была в своем понимании постыдно доступна, но ей было все равно. Это была ее месть. И вместе с тем это был ее путь понимания того, зачем Сереже нужны другие женщины. За месяц южного отключения, она поняла одно - теоретически ей этого не понять никогда. Сережа был ее первым и единственным в мире мужчиной, так что часы, дни, а теперь уже и месяцы размышлений не приближали понимания. Осталось пройти Сережин путь самой, но только без него самого. Что она и сделала в последнюю южную ночь. К большому удивлению Вики с этим мужчиной ей было не просто не хуже, чем с мужем. Чужие руки возбудили в ней невероятный доселе накал желания, а незнакомое тело подарило ей бездонное море удовольствий и новых, незнакомых ощущений. На сигаретной пачке она набросала мужчине несуществующий телефон и вернулась в Москву. Из аэропорта она поехала домой, Светланы там уже не было, потому что назавтра их с Сережей ребенок возвращался в город, а в сыновнюю картину мира чужая тетя не имела права вторгаться. Сережа был неожиданно рад Викиному возвращению. Они больше не обсуждали открывшуюся Сергею правду жизни, они просто вернулись друг к другу, сравняв счет. Через три дня, на улице, Вика встретила того мужчину. Случайность. Возможно.

Первый год Вика ездила к нему по субботам. Не сказать, чтобы она сильно скрывала свою связь от мужа, но тот ничего не замечал вплоть до того дня, как встретил их на Страстном. Он сидел на скамейке с бутылкой пива, когда увидел свою Вику, отделившуюся от земли, повисшую в воздухе на руках мужчины. Мужчина был старше, выше и сильнее. Он был отличным от Сергея, скорее всего военным - такая была у него линия спины, и так он держал его жену Вику над землей. Сережа допил пиво, отдал бутылку топтавшейся невдалеке старушке и ушел. Вика его не заметила.

Непонятно, в какой момент это оформилось в привычку, но Сергей стал пить. Шансов закончить алкоголиком у него практически не было, поэтому он пил много и обстоятельно, начиная утром и заканчивая утром. Спал он мало и редко. Также редко занимались они сексом с Викой, хотя первые месяцы после ее возвращения домой их объятия были жаркими, как никогда. Но вид его тела все реже стал будить в ней желание, все чаще она засыпала в постели с сыном, все дальше в прошлое уходил день, когда Вика касалась Сережиного тела. При этом, вопреки логике и опыту, Вика и Сергей становились все более близкими друзьями, коллегами, работая над общими проектами, воспитывая ребенка, приглашая к себе своих старых друзей, помогая и утешая друг друга в кризисные моменты на службе. Сережа никогда не просил свою жену оставить любовника, он имел право на многое, но не на это. Он не знал, почему Вика не уходит от него, но догадывался, что дело в их духовной близости. И в ребенке. Значит, с тем мужчиной этого не было.

С ним было другое. Физическое притяжение их тел не ослабевало ни оттого, что давно ушла в прошлое жаркая южная ночь, ни оттого, что он был не способен найти достойную работу после ухода из армии, ни от Викиной ментальной погруженности в проблемы семьи. За два часа - а именно столько требовалось Вике, чтобы доехать на автобусе, метро и электричке до него - она освобождалась от своей холодной лягушачьей кожи, и в проеме двери холостяцкой квартиры появлялась Елена Прекрасная. Он видел ее такой, он обладал ею такой. И любил ее такой. И если первые пять лет он просил, умолял, требовал, чтобы она ушла к нему, то потом смирился с такой своей жизнью, принял ее как вечное ожидание. Которому не будет конца, но на его пути будут вспыхивать минуты счастья. И если эти минуты совпадают с каждой субботой, то он готов поспорить с этим миром о том, кто на свете счастливей.

Вторую любовницу Сережи звали Настя. Третью - Ольга. Пятую… Вика не знала, когда у Сережи начинаются романы, когда они заканчиваются. О некоторых она узнавала случайно, о других не узнавала никогда. Она ревниво следила за Сережиными губами и следами на теле, она иногда случайно получала адресованные Сереже страстные письма, они звали друг друга к телефону, когда звонили возлюбленные. Однажды, очередная Сережина любовница оставила им с Викой своего кота на неделю, и это прожорливое животное чуть не довело их расслабленную, ленивую кошку до голодной смерти. Потому что никто в доме не удосужился заметить, что та даже не успевала прикоснуться к своей еде, ее заглатывало, жадно давясь, это агрессивное создание. Именно тогда Вика начала кричать. Она никогда не кричала раньше, но с этого дня все ее раздражение, весь протест стал выливаться в непрекращающийся крик. Она никогда не кричала на ребенка, на их талантливого умного и ранимого ребенка, маленького и взрослого фантазера, единственную и неизвестно откуда появившуюся верующую душу в этой семье.

Они все также ездили отдыхать, они исколесили дороги многих стран и нескольких континентов, они купались голышом в самых синих испанских лагунах, они обжигали свои ступни раскаленными острыми камнями Синая, они зарывали тела друг друга в тяжелый песок Адриатики. И они вместе возвращались в Москву.

Вика, Вика… Все понимающая, спокойная Вика… Где ты? Ты спряталась в чужую раковину? Или ты умерла? Вика, орущая без повода, работающая в конторе до ночи, ведущая свой непослушный автомобиль по обледеневшей дороге, впишешься ли ты в этот поворот? Любимая и неповторимая Вика, почему ты докуриваешь вторую пачку сигарет, ведь еще нет и пяти, впереди целый вечер, целая ночь… Вика, Вика, тебе уже приходится шить деловые костюмы на заказ, потому что нет в природе таких маленьких вещей. Вика, неужели это ты замазываешь круги усталости под своими глазами?

Вика, Вика… Я не помню какого цвета твоя кровь. Но я помню ее вкус…