Ох, грохнут меня щас за оверквотинг...   ну да ладно. В либ.ру книжка есть. Повесть немножко такая... "для детей и юношества", но лично меня подкупает искренностью (имхо) эмоций.

Роберт поднял ее на руки, встал, осторожно обогнул столик и только
тогда в зеленоватом сумеречном свете приборов увидел длинную человеческую
фигуру в кресле перед рабочим столом. Он вздрогнул и остановился.
- Я думаю, теперь можно включить свет, - сказал человек, и Роберт
сразу понял, кто это.
- И появился третий, - сказала Таня. - Пусти-ка меня, Роб.
Она высвободилась и нагнулась, ища упавшую туфлю.
- Знаете что, Камилл, - раздраженно начал Роберт.
- Знаю, - сказал Камилл.
- Чудеса, - проговорила Таня, надевая туфлю. - Никогда не поверю, что
у нас плотность населения один человек на миллион квадратных километров.
Хотите кофе?
- Нет, благодарю вас, - сказал Камилл.
Роберт включил свет. Камилл, как всегда, сидел в очень неудобной,
удивительно неприятной для глаз позе. Как всегда, на нем была белая
пластмассовая каска, закрывающая лоб и уши, и, как всегда, лицо его
выражало снисходительную скуку, и ни любопытства, ни смущения не было в
его круглых немигающих глазах. Роберт, жмурясь от света, спросил:
- Вы хоть недавно здесь?
- Недавно. Но я не смотрел на вас и не слушал, что вы говорите.
- Спасибо, Камилл, - весело сказала Таня. Она причесывалась. - Вы
очень тактичны.
- Бестактны только бездельники, - сказал Камилл.
Роберт разозлился.
- Между прочим, Камилл, что вам здесь надо? И что это за надоевшая
манера появляться как привидение?
- Отвечаю по порядку, - спокойно произнес Камилл. Это тоже была его
манера - отвечать по порядку. - Я приехал сюда потому, что начинается
извержение. Вы отлично знаете, Роби, - он даже глаза закрыл от скуки, -
что я приезжаю сюда каждый раз, когда перед фронтом вашего поста
начинается извержение. Кроме того... - Он открыл глаза и некоторое время
молча смотрел на приборы. - Кроме того, вы мне симпатичны, Роби.
Роберт покосился на Таню. Таня слушала очень внимательно, замерев с
поднятой расческой.
- Что касается моих манер, - продолжал Камилл монотонно, - то они
странны. Манеры любого человека странны. Естественными кажутся только
собственные манеры.
- Камилл, - сказала Таня неожиданно. - А сколько будет шестьсот
восемьдесят пять умножить на три миллиона восемьсот тысяч пятьдесят три?
К своему огромному изумлению, Роберт увидел, как на лице Камилла
проступило нечто похожее на улыбку. Зрелище было жутковатое. Так мог бы
улыбаться счетчик Юнга.
- Много, - ответил Камилл. - Что-то около трех миллиардов.
- Странно, - вздохнула Таня.
- Что "странно"? - тупо спросил Роберт.
- Точность маленькая, - объяснила Таня. - Камилл, скажите, почему бы
вам не выпить чашку кофе?
- Благодарю вас, я не люблю кофе.
- Тогда до свидания. До Детского лететь четыре часа. Робик, ты меня
проводишь вниз?
Роберт кивнул и с досадой посмотрел на Камилла. Камилл разглядывал
счетчик Юнга. Словно в зеркало гляделся.
........................................................

- Наука. Как это безнадежно, Роби!
- Я это давно знаю, - проворчал Роберт.
- Для вас наука - это лабиринт. Тупики, темные закоулки, внезапные
повороты. Вы ничего не видите, кроме стен. И вы ничего не знаете о
конечной цели. Вы заявили, что ваша цель - дойти до конца бесконечности,
то есть вы попросту заявили, что цели нет. Мера вашего успеха не путь до
финиша, а путь от старта. Ваше счастье, что вы не способны реализовать
абстракции. Цель, вечность, бесконечность - это только лишь слова для вас.
Абстрактные философские категории. В вашей повседневной жизни они ничего
не значат. А вот если бы вы увидели весь этот лабиринт сверху...
Камилл замолчал. Роберт подождал и спросил:
- А вы видели?
Камилл не ответил, и Роберт решил не настаивать. Он вздохнул, положил
подбородок на кулаки и закрыл глаза. Человек говорит и действует, думал
он. И все это внешние проявления каких-то процессов в глубине его натуры.
У большинства людей натура довольно мелкая, и поэтому любые ее движения
немедленно проявляются внешне, как правило в виде пустой болтовни и
бессмысленного размахивания руками. А у таких людей, как Камилл, эти
процессы должны быть очень мощными, иначе они не пробьются к поверхности.
Заглянуть бы в него хоть одним глазком. Роберту представилась зияющая
бездна, в глубине которой стремительно проносятся бесформенные
фосфоресцирующие тени.
Его никто не любит. Его все знают - нет на Радуге человека, который
не знал бы Камилла, - но его никто-никто не любит. В таком одиночестве я
бы сошел с ума, а Камилла это кажется, совершенно не интересует. Он всегда
один. Неизвестно, где он живет. Он внезапно появляется и внезапно
исчезает. Его белый колпак видят то в Столице, то в открытом море; и есть
люди, которые утверждают, что его неоднократно видели одновременно и там и
там. Это, разумеется, местный фольклор, но вообще все, что говорят о
Камилле, звучит странным анекдотом. У него странная манера говорить "я" и
"вы". Никто никогда не видел, как он работает, но время от времени он
является в Совет и говорит там непонятные вещи. Иногда его удается понять,
и в таких случаях никто не может возразить ему. Ламондуа как-то сказал,
что с рядом с Камиллом он чувствует себя глупым внуком умного деда. Вообще
впечатление такое, будто все физики на планете от Этьена Ламондуа до
Роберта Склярова пребывают на одном уровне...
........................................................

Когда он вернулся в лабораторию, Камилл разговаривал с Патриком.
Патрик морщил лоб, растерянно шевелил губами и смотрел на Камилла жалобно
и заискивающе. Камилл скучно и терпеливо говорил:
- Постарайтесь учесть все три фактора. Все три фактора сразу. Здесь
не нужна никакая теория, только немного пространственного воображения.
Нуль-фактор в подпространстве и в обеих временных координатах. Не можете?
Патрик медленно помотал головой. Он был жалок. Камилл подождал
минуту, затем пожал плечами и выключил видеофон. Роберт, растираясь грубым
полотенцем, сказал решительно:
- Зачем же так, Камилл? Это же грубо. Это оскорбляет.
Камилл снова пожал плечами. Это получилось у него так, будто голова
его, придавленная каской, ныряла куда-то в грудь и снова выскакивала
наружу.
- Оскорбляет? - сказал он. - А почему бы и нет?
Ответить на это было нечего. Роберт инстинктивно чувствовал, что
спорить с Камиллом на моральные темы бесполезно. Камилл просто не поймет,
о чем идет речь.
........................................

Камилл
- вы знаете Камилла? - рассматривает ее как явление планетарного масштаба,
но его аргументы неудобопонятны. С ним очень трудно работать.
...................................

Некоторое время Горбовский смотрел на них, стараясь разобраться,
завидует он или нет, а потом задремал по-настоящему. Его разбудило
прикосновение чего-то холодного. Он приоткрыл один глаз и увидел Камилла,
его вечный нелепый шлем, его вечно постное и угрюмое лицо и круглые
немигающие глаза.
- Я знал, что вы здесь, Леонид, - сообщил Камилл. - Я искал вас.
- Здравствуйте, Камилл, - пробормотал Горбовский. - Наверное, это
очень скучно - все знать...
Камилл подтащил шезлонг и сел рядом в позе человека с переломленным
позвоночником.
- Есть вещи поскучнее, - сказал он. - Мне все надоело. Это была
огромная ошибка.
- Как дела на том свете? - спросил Горбовский.
- Там темно, - сказал Камилл. Он помолчал. - Сегодня я умирал и
воскресал трижды. Каждый раз было очень больно.
- Трижды, - повторил Горбовский. - Рекорд. - Он посмотрел на Камилла.
- Камилл, скажите мне правду. Я никак не могу понять. Вы человек? Не
стесняйтесь. Я уже никому не успею рассказать. Камилл подумал.
- Не знаю, - сказал он. - Я последний из Чертовой Дюжины. Опыт не
удался, Леонид. Вместо состояния "хочешь, но не можешь" состояние "можешь,
но не хочешь". Это невыносимо тоскливо - мочь и не хотеть.
Горбовский слушал, закрыв глаза.
- Да, я понимаю, - проговорил он. - Мочь и не хотеть - это от машины.
А тоскливо - это от человека.
- Вы ничего не понимаете, - сказал Камилл. - Вы любите мечтать иногда
о мудрости патриархов, у которых нет ни желаний, ни чувств, ни даже
ощущений. Бесплотный разум. Мозг-дальтоник. Великий Логик. Логические
методы требуют абсолютной сосредоточенности. Для того чтобы что-нибудь
сделать в науке, приходится днем и ночью думать об одном и том же, читать
об одном и том же, говорить об одном и том же... А куда уйдешь от своей
психической призмы? От врожденной способности чувствовать... Ведь нужно
любить, нужно читать о любви, нужны зеленые холмы, музыка, картины,
неудовлетворенность, страх, зависть... Вы пытаетесь ограничить себя - и
теряете огромный кусок счастья. И вы прекрасно сознаете, что вы его
теряете. И тогда, чтобы вытравить в себе это сознание и прекратить
мучительную раздвоенность, вы оскопляете себя. Вы отрываете от себя всю
эмоциональную половину человечьего и оставляете только одну реакцию на
окружающий мир - сомнение. "Подвергай сомнению!" - Камилл помолчал. - И
тогда вас ожидает одиночество. - Со страшной тоской он глядел на вечернее
море, на холодеющий пляж, на пустые шезлонги, отбрасывающие странную
тройную тень. - Одиночество... - повторил он. - Вы всегда уходили от меня,
люди. Я всегда был лишним, назойливым и непонятным чудаком. И сейчас вы
тоже уйдете. А я останусь один. Сегодня ночью я воскресну в четвертый раз,
один, на мертвой планете, заваленной пеплом и снегом...