Когда перелистываю последнюю страницу в книгах Конецкого теперь, после Вашего поста (прошла черная весть меня как-то стороной), прячу улыбку и глотаю комок в горле. Как делал всякий раз, что читал его рассказ «Артист». И его концовку.
Артист
Некогда я жил в одном доме с известным артистом театра и кино Олегом... Фамилию любимого прототипа сохраняешь в рукописи до самого наборного предела с какой-то маниакальностью – все с ней не расстаться...
Какую же ему дать фамилию? Буду старомодным: Эн.
Артист Олег Эн.
По прямой между нашими квартирами было метров двадцать: через этаж и лестничную площадку.
Эн только что счастливо женился. Тещу называл Старшая кенгуру, жену – Младшая кенгуру. Ни та ни другая не обижались, даже радовались, когда он их так называл. Ничего особенного. Мне, например, встретилась на жизненном пути женщина, которая любила, чтобы я называл ее Собакой. Она вечно повторяла слова великого Павлова: "Человек стал Человеком благодаря Собаке". И это была моя мама.
Происходил Олег из пригородно-футбольно-хулиганистого сословия послевоенных мальчишек. И в подпитии он старался избегать близких контактов с кенгуру, находя приют у меня.
Находил этот приют Олег в полном смысле слова явочным путем. Время года, день недели, время суток для него существенного значения не имели. Обычно я от души радовался неожиданной явке артиста, ибо выпивка – штука заразительная, и составлял ему компанию. Иногда, как в тот раз, составить не мог по причине срочной работы: писал о своем отношении к проблеме машинизации совести до двух ночи, потом принял димедрол с радедормом и еще каким-то дерьмом.
В половине третьего раздался жутковатый по бесшабашной наглости и бесовской веселости звонок. Я добрался до двери. На пороге возник элегантный, пластичный, артистичный Эн:
– Т-сс! Главное – тихо! Сумчатые не дремлют! Дай чего-нибудь выпить и увидишь замечательное кино... Не бойся: короткометражку! Только что где-то слышал сценарий, – сказал он, вешая пальто на электросчетчик в передней.
Я повел его в кухню. Было ясно, что выдать, то есть продать, артиста кенгуру или уложить спать – дело безнадежное и даже опасное.
Но все-таки я строго спросил:
– Олег, ты когда-нибудь принимал снотворное?
– Как всякий порядочный художник, я им даже травился, – сказал он и уставился на холодильник. – Титров не будет. Сразу представляй: Нечерноземье, преддождье, железнодорожный переезд, шлагбаум закрывается... Первыми подъезжают на мотоцикле без коляски парень-мелиоратор и девка...
– Перестань таращиться на холодильник. Бутылка сухого в вазе с хризантемами. Что, у меня тут своей милиции не бывает?.. Хризантемы выкинь – уже завяли, воду вылей, бутылку вытряхни через горлышко вазы. Только осторожно, черт возьми!
– Зачем выкидывать цветы? Никогда! Мы их потом поставим обратно... На чем у меня стоп-кадр?
– Нечерноземье. Преддождье. Шлагбаум. Подъехали на мотоцикле мелиоратор и девушка.
– Она доярка-передовик и все время лижет парня в ухо. Сидит сзади, титьки уперла ему в кожаную куртку и еще в ухо лижет, в правое... Где штопор?
– Нет штопора. Сапожник без штиблет и так далее. Возьми вот консервный нож и пропихни пробку к чертовой матери. И сядь, бога ради, у меня в глазах двоится. Ну, она его лижет в ухо. Дальше?
– Мелиоратор дрожит. И девка дрожит. И мотоцикл дрожит. Все они дрожат – от нетерпенья. А лесок уже виден! Близехонько! За переездом, за шлагбаумом, рядом с дорогой, симпатичный, уютный лесок. И молодые люди туда стремятся всеми фибрами, чтобы увидеть огромное небо одно на двоих. Это мелиоратор доярке твердит: "Подожди, мол, Фекла, сейчас увидим с тобой огромное небо одно на двух!"
– Не может она его лизать в ухо, Олег. Прости, но это невозможно. Они в касках, уши закрыты.
– Глухое место, не можешь сообразить? Я же сказал: Не-чер-но-земье! Они без касок. Нет там ГАИ, нет!.. Бр! Какая гадость! Другого ничего нет? "Тетка! -кричит парень дежурной по шлагбауму. – Открой на секунду! Стрелой пронесемся!" Дежурная – та еще дура, но все понимает и: "Я те открою! Я те дам стрелу!.." А поезда нет. Нет – и все! Нарушает график. Парень зажигание выключил. Девка его лизать перестала. Тишина-а... Травами перед дождем пахнет, от рельсов -железным теплом, ромашки в кюветах, березы у будки, мир в природе... Лошадь едет с просеки. Ну, не сама едет, а старик на лошади хлысты везет – длин-н-ные бревна. Телега такая, когда задние колеса на десять метров от передних. Скрипят колеса, лошадь вздыхает, старик спит, кнут на шею повесил. Лошадь тоже старая, умная, на шоссе выехала, телегу вытащила и за мотоциклом стала в очередь на переезд. И тоже заснула. Тишина-а-а... Только колокольчик чуть звякает – это мужик под насыпью козу пасет. Здоровенная коза, страшная, баба-яга с бородой...
– Не лакай с такой скоростью! Дорассказать не успеешь.
– ...Первая капля дождя – пык! – и в пыль закаталась, шариком, но туча вроде краем проходит... Самосвал громыхает. Огромный БелАЗ или КрАЗ. В кузове-ковше жидкий асфальт, горячий. Шоферюга, ясное дело, пьян вдребезги, но держится нормально. В тельняшке, недавно срочную на флоте отслужил. Высоко сидит, ему во все стороны далеко видно: приволье, земляника, холмистая русская равнина, дренажные канавы, овраги... Ну, он мотор глушить не стал, знает: если вырубишь, больше не заведешь – аккумулятор у него еще утром сел. Башку на баранку, и закемарил... Значит, смотри! Слева по ходу железнодорожная будка, возле, у шлагбаумной кнопки, дежурная тетка с флажком. Справа мужик козу пасет, коза с бубенчиком – ботало называется; блеет время от времени: "Бе-бе-бе!.."
– Да перестань ты, Олег! Бэ – это овца, а коза – ме-э!
– Ну, я всегда знал, что ты коз лучше меня знаешь... Значит, перед шлагбаумом, который опустился, самым первым в очереди мотоцикл; парень мелиоратор подножку не опустил, но мотор выключил и на левую ногу опирается. Девка как сидела, коленки растопырив, так и сидит – до того разомлела (от предчувствий), что если парня из-под ее титек убрать, то она на бетонку шлепнется и не заметит, что шлепнулась. Потом кобыла стоит – вторая в очереди. Кобыла старая, умная, сивка-бурка, спит, но хвостом махает – оводы перед дождем самые вредные. За ее телегой корабельные сосны еще на три метра торчат...
Телефон зазвонил.
Я сонно спрашиваю:
– Олег, брать трубку или не брать?
– А это ко мне звонят или к тебе?
– А я откуда знаю?
Беру трубку. Звонит Старшая кенгуру. Голос не австралийский, а петербургский, чрезвычайно интеллигентный:
– Виктор Викторович, простите, решилась побеспокоить так поздно, потому что у вас свет горит, еще не спите?
– Нет-нет, пожалуйста, я работаю, не сплю.
– У вас Алика случайно нет?
Артист отрицательно машет руками и ногами, головой и бутылкой.
– Нет его, и не договаривались с ним встречаться нынче... Если придет?.. Конечно – в три шеи!.. Не за что! Спокойной ночи... – вешаю трубку. – Олег, ты можешь тише? Чего орешь, как сидорова коза?
– Когда это я орал?
– Да вот только что показывал, как ботало звякает на козе. И блеял, а на лестнице каждый звук слышно! Что, твои кенгуру дураки? Кто в три часа ночи на шестом этаже на Петроградской стороне может блеять? Кто, кроме тебя?
– Может, ты и прав, ты меня одергивай... Хотя... У тебя еще есть выпить? Ах, нету... Тогда и терять нечего. Буду блеять! Понимаешь, без сильного звука финал не выйдет.
– Бога ради, Олег! Бога ради, не блей!
– Ерунда все это, мелочи. Смотри дальше. Поезд вне графика – выбился, трудяга-бедняга, из сил... Чего это я? Косею, что ли? У-у-у-у, кенгуру-у-у! Я им дам прикурить завтра! Тихо! Не шуми! На чем у меня стоп-кадр?
– Ты остановился на том, что оводы перед дождем самые вредные.
– Конечно, самые вредные. Ты и сам должен знать, если писатель! Ладно. Значит, за сивкой-буркой стоит самосвал с горячим асфальтом – на стройке его со встречным планом ждут. Над кузовом-ковшом синий вонючий дымок, а как на свободу дымок выползет, так вниз опускается и над дорогой стелется... "Жигули" подъезжают. Красные, как гребень у петуха, если сквозь него на солнце смотреть; новенькие – прямо с завода, еще без номеров. Останавливаются за самосвалом. В "Жигулях" счастливый Гурам Асатиани, заведующий аптекой из Батуми, и его племянник Ладо. Еще там Джавахишвили висит. Гурам, остроумный такой аптекарь, анекдоты племяннику всю дорогу рассказывает, один по Нечерноземью ехать боялся... Пристроился за самосвалом, в котором спит пьяный шоферюга. "Слушай, Ладо, – говорит Гурам, – знаешь, как Шалва Порчидзе в гости к Отару Гогуа и его жене Нателле ночевать пришел? Не знаешь? А что ты знаешь?" – "Шалва и Отар – друзья Нани Брегвадзе, она свое сердце совсем музыке отдала – вот что я знаю!" – это Ладо дяде отвечает. "Они и между собой друзья, – говорит Гурам Асатиани. – Шалва пришел к Отару в гости. У Отара бочка икры на столе. "Кушай, дорогой!" – говорит Отар. Потом говорит: "Кацо, хватит, пожалуйста, разве можно икру ложками кушать? Давай спать будем, а икру я в холодильник уберу, утром ее опять кушать будем!" Ну, уложил гостя к стенке, Нателлу в серединку, сам на краю лег, утром проснулся – и в туалет побежал: привычка у Отара Гогуа такая, знаешь? Шалва сразу ногу на Нателлу закинул. Она говорит: "Ах, не успеешь!" Шалва спрашивает: "Думаешь, не успею?" Нателла говорит: "Ах, попробуй!" Шалва через нее перелез и – в холодильник – икру кушать..."
А шлагбаум все закрыт и поезда нет. Мужик, который с козой, тащит ее к переезду, интересуется у дежурной: "Ильинишна, поезд-то когда буде аль вовсе не буде?" – "А я почем знаю! Кажись, припозднился! Теперь минут через пятнадцать буде – не ране!" – "Чаво ж ты народ-то мытаришь?" – "А пущай они еще посплят чуток!"
Парень-мелиоратор уже дежурную на слезу готов взять: "Ильинишна, мать ты моя разлюбезная, открой на полпальца щелочку!" Та, ясное дело: "Не положено!" А сама в горстку хихикает, на коленки девке-доярке показывает: "Бесстыжая! Я вам покажу щелочку". Мужик тоже на коленки уставился, папиросы достал, спички, а не прикурить никак – коза мешает, дергается, сопротивляется, с разбега боднуть норовит; на травку ей охота обратно под насыпь. Мужик обозлился, привязывает козу-бабу-ягу к шлагбауму, рассуждает: "Теперь дергайся, сколь душе угодно, дура ты, Манька, дура, ну, чо дергаться-то? Постой по-человечьи, глаза твои бесстыжие! Чего вылуплять-то их! Белого света не видела, ведьма?!"
А шоферюге в самосвале сон снится, что ему в Ялту, в санаторий "Красный партизан" бесплатную путевку дали... Тишина... Мир, покой, над дальним полем солнечный луч пробился, березки у будки... Вдруг: чух-чух! Рельсы гу-у, гу-у, гу-у! Поезд!..
– Сядь и не гуди, ради всего святого! Кому сказано?!
– Т-с! Поезда еще не видно, а только звук. Ну, мелиоратор сразу мотор запустил и газанул от нетерпения на холостых оборотах. Мотоцикл – уу-выжж-шах!!! Из глушителя сивке-бурке в нос струя газа – жжах! Сивка со сна как шарахнет от мотоцикла взад! Хомут-то на голову, оглобли – в тучу, дед с хлыстов – кувырк в кювет, корабельные сосны в самосвал – бух! Шоферюга врубает заднюю – и на "Жигуленка"! Тот как раз под кузовом поместился, тягу порвал какую-то, ковш с горячим асфальтом на счастливого аптекаря и племянника опрокинулся – тонн пять. Ладо спрашивает у Гурама Асатиани: "Гамараджоба, дорогой, куда мы приехали? Почему темно так? Не знаешь? А что ты знаешь?" Гурам говорит: "Мы не приехали, мы куда-то упали – вот что я знаю, дурак набитый!.." Кошмар! Святых выноси! Т-с! Тихо! Поезд мимо проносится – гул, лязг, там-тарарам – ничего не слышно! – ни того, как дед из кювета орет, как сивка брыкается, как шоферюга матюгается... Поезд, конечно, международный, "Париж – Москва": стекла блестят, занавески развеваются, Володька Высоцкий в вагоне-ресторане Гамлета разучивает: "Быть или не быть?.." Мужик от козы к самосвалу бежит, кулаками трясет, шоферюга из кабины выскочил, за пьяную голову схватился – на такой-то случай везде ГАИ найдется: проверять повезут, гады! Сто двадцать тонн горячего асфальта на новенькие "Жигули" вылить! А тетка-дежурная все внимание на поезд – службу правит. Последний вагон отвихлял, она – палец на кнопку, флажок в чехол. Чуть шлагбаум приподнялся, парень с девкой – фьють! – к желанному перелеску; девка-доярка еще на прощанье тетке язык показала, красный, как "Жигули".
Умчался мотоцикл. И – тишина. Сивка старая, умная, успокоилась быстро, уже с телегой поперек шоссе стоит. На самосвале мотор заглох навеки. Дед из кювета вылез, кнут ищет. Ну, Гурам и Ладо из-под горячей кучи на гудок давят, сос подают, но только их совсем не слышно. Тишина... И вдруг: "Бе-е! Бе-э-э! Б-э-эа!" Это шлагбаум бабу-ягу на веревке за рога в небеса поднимает, а она, ведьма, орет на страшной высоте, раскачивается там...
Звонок в квартиру. Прячу пальто артиста под свое на вешалке, открываю. Обе кенгуру на пороге.
– Простите, нам показалось... Алик у вас?
– Откуда вы взяли? Я работаю...
– Ну, а вот только сейчас тут паровоз шел, поезд, "бе-а!" – это кто?
– Когда пишешь, черт знает какие иногда звуки издаешь, чтобы подобрать буквальное, адекватное выражение чему-нибудь нечленовыразительному... поверьте... это бывает очень сложно... попробуйте сами...
– А можно к вам на минутку?
Уже обе просочились. Старшая в кабинете шурует. Младшая свой нос в туалет, в кухню, в стенной шкаф. Нет никого! Обе – и Старшая и Младшая – в спальню, а там, кроме материнской иконы, да низкой тахты, да рулона карт, никаких укрытий. Младшая все-таки и под тахту заглянула. Нет артиста! У меня тоже начинают глаза на лоб вылезать: куда он делся? Ноябрь месяц, окна и дверь на балкон забиты, заклеены, форточки малюсенькие...
– Бога ради, простите, нам показалось...
– Нет-нет, ничего, я вас понимаю, пожалуйста, заходите...
Выкатились.
Почему-то на цыпочках обхожу квартиру. Жутко делается. Нет артиста! Примерещилось? Но вот пустая бутылка стоит, а я не пил! Или, может, это я пил? Но откуда я на переезде очутился: шлагбаум, коза, дождь собирается, Нечерноземье... Вдруг какой-то странный трубно-сдавленный голос:
– У дверей послушал? Сумчатые совсем ускакали?
Черт! Артист в морскую карту каким-то чудом завернулся и стоит в рулоне в углу за шкафом.
– Совсем? – переспрашивает. – Тогда, пожалуйста, будь друг, положи меня горизонтально: иначе из этого твоего Тихого океана самому не вылезти...
Плохо, когда долго не находишь прототипу имени.
Бывает, и опоздаешь. Нету уже на свете прототипа. Смешки, вроде бы, теперь уже и не к месту.
К месту. Анекдот – у кого-то я это читал – кирпич русской литературы.
Заканчиваю словами из письма жены Олега:
"Осиротевший наш родной сосед! Я помню, как в твою незапертую дверь он приходил на ваш мужской совет. Душа его бывает и теперь с тобой. Открыта ей к тебе дорога. Ты передай, что я люблю его, как души любят бога. Найди слова – я их теперь не знаю, всегда любившая его как женщина земная".
Лучших слов ни я, ни кто другой не найдет.
А Олег ко мне приходит.
--------------------
| Главное, ребята, перцем не стареть! |
|
Назад
Конференция
Вперед
Списком
Пусть Виктору Викторовичу земля будет пухом
[ #
Редактировать
Ответить
Цитата
