Третьего дня остался дедушка по случаю один дома и решил пообщаться тет-а-тет с Бахусом, откупорив бутылочку водки (1л.) и собрав на стол нехитрой закуски. И Бахус поведал ему приватно историю, которую дедушка посчитал нужным вам пересказать как предостережение, что с Бахусом надо держать ухо востро, дабы не вышло чего предосудительного. Подумал дедушка и о том, куда эту историю «запостить». В прозу? Так ведь старик - не прозаик, поскольку не имеет обыкновения сочинять, то есть писать о том, в чем сам лично не участвовал или чего не видел своими глазами, или чего не слышал собственными ушами. А если в чем не участвовал, то так и отвечал, как на духу: не был, не состоял, не участвовал, и даже если старушке случалось поймать его за руку, то и в этом случае от всего отпирался и до конца стоял на своем. В поэзию? Выяснилось, что повествование, записанное с его слов, не содержит ни рифмы, ни размера (кроме 10 унций). В отчеты? Так старик зарекся их не писать, чтобы не будоражить общественность и не тревожить покоя фей, а, главное, в целях экономии их трафика. В нетрадиционалы? Так старик свято чтил традиции предков и был консервативен во всех существующих вопросах бытия. Поэтому выбора почти не осталось, тем паче, что повествование относится к временам античности, т.е. напрямую связано с историей, отцом которой является Геродот. Так вот, собственно, и сама история:

Праздник Фесмофорий в древних Фивах, чем-то напоминал современное 8-ое Марта, то есть был женским праздником, но, в отличие от нынешнего 8-ого Марта, тогда мужчины не дарили женщинам цветов и подарков. И вообще, женщины на свой праздник мужчин не допускали, а выгоняли их за ворота Фив, уже тогда подозревая в них козлов, от которых, кроме вони, толку не было никакого.

Мужики ковыряли в носу, бродя по окрестным горам, ловили коз, поскольку те, только жалобно блеяли и не требовали от них ни талантов, ни минов, ни драхм, а бабы тем временем квасили и отрывались на пьяную голову, вытворяя, что им заблагорассудится.

В этот день Евлохия пригласила в гости соседку Лисистрату, и они, как положено, совершили возлияния Диметре и Бахусу. А Лисистрату, когда та крепко выпьет, всегда тянуло потрахаться. После того как они с Евлохией откупорили вторую амфору 0,75 л. и пригубили из нее по стаканчику, и закусили, Лисистрата сладко потянувшись, произнесла: «Эх! Хорошо-то как! Мужичка бы сейчас!» А вокруг не было ни одного, даже самого завалящего мужчинки, и городские ворота были заперты до утра.

В прошлом годе Фидий изваял из мрамора статую прекрасного Аполлона в человеческий рост и высек ее так искусно из глыбы цельного мрамора, включая торчащий кверху фаллос в 10 унций (примерно 25 см), что было любо-дорого посмотреть. Статую поставили перед капищем Аполлона, освещать ее приезжал лично верховный прорицатель храма Аполлона из Афин в присутствии тогдашнего царя Фив и приглашенных высоких гостей из соседних Афин, Спарты, Капподокии, Микен, Коринфа и др.

Однажды вечером Евлохия, прогуливаясь одна впотьмах, очутилась пред капищем Аполлона и решила (ни с того, ни с сего) потрогать изваяние Аполлона за фаллос. В задумчивости она поглаживала пальчиками, а потом и ладонью по изваянному Фидием из белого мрамора с розовыми прожилками фаллосу, а потом еще и крепко сжала его в кулаке. И, о, ужас! Фаллос отделился от статуи и остался у Евлохии в руке, отломившись. Евлохия, испугавшись, спрятала фаллос под тунику и отнесла его домой никем незамеченная. Злые языки, правда, утверждали, что Евлохия совершила этот акт вандализма намеренно, что, однако, не факт, так как при этом никто из свидетелей не присутствовал.

На утро пропажа фаллоса была обнаружена, и муссировалось народом потом цельную неделю, пока в ясную и безветренную погоду не утонула галера, везшая с Крита 50 тысяч амфор вина, что обсуждалось на самом высоком уровне еще неделю. Царь Фив, подобно Зевсу, метал громы и молнии в сторону руководителя Фивского Минтранса и владельца галеры, никому неизвестного ООО «Бахус-транс инкорпорейтед».

Потом провалился в пропасть, разбившись насмерть, один из высокопоставленных руководителей местной агоры, когда гнался по склону горы, нависающей над пропастью, за приглянувшейся ему козой, о чем фиванцы скорбели месяц и даже более. Таким образом, история с пропажей фаллоса отошла на задний план и была благополучно забыта, тем более что Фидий быстрехонько прилепил на это место Аполлону фиговый лист, что общественность посчитала даже вполне уместным на фоне упавшего до минимума самосознания электората, который давно уже на все клал с прибором или даже забил. А Евлохия припрятала Аполлонов фаллос в своей кровати под подушку и наловчилась использовать его как самотык, так как девушкой она была незамужней и, следовательно, сильно нуждающейся.

«Эх! Хорошо-то как! Мужичка бы сейчас!» - произнесла Лисистрата, сладко потянувшись. После таких слов Лисистраты Евлохия решила открыть ей свой секрет. Она привела Лисистрату в спальню и вынула из-под подушки завернутый в тряпицу фаллос, изваянный самим Фидием, и показала его. Она взяла с Лисистраты слово, что та сохранит ее тайну. И Лиситрата поклялась перед ней страшной клятвой, обращенной к богам Олимпа: Зевсу, Бахусу, Деметре и еще семи богам и богиням по числу унций в фаллосе, но только не именем Аполлона, опасаясь, что тот может обидеться за оскопление его статуи, если узнает, и жестоко покарать святотатство.

На Олимпе тем временем у Апполона с момента, когда Евлохия завладела немаловажной частью его идола, возникли проблемы. Ночью, когда колесница Гелиоса, скрывалась за горизонтом, и к Аполлону спускался Морфей, побренчать ему в уши на своей лире, стал Аполлону сниться каждую ночь один и тот же сон. Как будто он что-то непонятное делает с какой-то очень сочной девкой, закатывающей глаза с гримасой муки на симпатичном лице и разводящей в разные стороны ноги. А когда Афродита возникала из моря в самый предрассветный час, то Аполлон уже в который раз просыпался в непонятной истоме и обнаруживал, что под ним липко и мокро, и ладони у него вымазаны чем-то непонятным, имеющим специфический запах и непонятный привкус. Матери Гере, а тем паче папаше Зевсу, которому уже и подавно вынесло мозг еще при рождении первенцев, Аполлон пожаловаться побоялся, особенно в виду набирающего силу при дворе небожителей врачевателя Асклепия с его пристрастием к радикальным хирургическим мерам.

Бахус, который из богов был ближе всех к Лисистрате и Евлохии, первым услышал своими вытянутыми вверх острыми ушами клятву, обращенную к нему и к еще девяти богам и богиням заоблачного Олимпа. Тем паче, что и Лисистрата, и Евлохия были основательно выпивши, то есть принесли ему положенную жертву и совершили необходимые возлияния. «Интересно, - подумал он - что это там девицы задумали? Надо бы взглянуть!», и незаметно спрятался за пологом в опочивальне Евлохии, обернув копыта в полотенца, чтобы те не стучали об каменный пол. Давеча он заказал у Гефеста новые подковы, которые сильно цокали при ходьбе по твердым покрытиям.

Евлохия показала Лисистрате, как она приспособилась использовать фаллос в качестве самотыка и предложила ей попробовать самой, на что Лисистрата согласилась с радостью, понимая, что до утра, когда распахнуться ворота Фив, она может не дотерпеть. В общем, когда Бахус стал подглядывать, Евлохия с Лисистратой уже во всю орудовали аполлоновым фаллосом, тыкая им по очереди друг дружке во влагалища, и теребя друг дружке клиторы пальцами, языками и губами, и мацая руками друг дружке сиськи, и щипая, и кусая друг дружку за соски.

Такого зрелища, достойного богов, Бахус прежде никогда не видел, но смог по достоинству его оценить, несмотря измученное постоянным пьянством тело и мозг, а также на не вполне трезвое свое обычное состояние. Он выперся из-за занавески, тряся бородой и поводя чутким носом из стороны в сторону, принюхиваясь к запаху женских выделений. Бахус пристроился к Лисистрате сзади, воспользовавшись тем, что там было не занято, так как фаллос в этот момент находился во влагалище Евлохии.

Лисистрата ухватила Бахуса рукой за волосатые яйца, висящие между его покрытых длинной шерстью ляжек, оканчивающихся козлиными копытами, завернутыми в полотенца, и задала нужный ритм. В лоне ее зачавкало, и Бахусу показалось, как будто он рысью поскакал по дороге, которую развезло после осеннего дождя.

В лоне Евлохии было по-осеннему сыро, но плотненько, поэтому Бахус решил, что сделать десяток возвратно-поступательных движений будет достаточно, чтобы завершить начатое с Лисистратой дело. И еще он предложил напоследок Евлохии и Лисистрате пописать им в рот, ибо с утра съел ведро сладкого винограда, который к этому времени должен был уже перебродить у него в животе в молодое вино. Но они отказались наотрез, сказав, что и так утром будет болеть голова от выпитого.

Ну не хотите, как хотите! – сказал Бахус – Тогда пусть Евлохия мне отсосет, а Лисистрата вылижет анус и яйца!» Сказав это, он завалился на Евлохию валетом и погрузил ей в рот свой обвислый пенис, а сам принялся забавляться ее клитором, касаясь его своим длинным языком с тонким и острым кончиком, а иногда и прищипывая клитор двумя пальцами. Фаллос Апполона лежал рядом, и взгляд Бахуса нечаянно упал на него. «Чего тут реквизит валяется без дела? – по-хозяйски спросил Бахус и стал засовывать фаллос во влагалище Евлохии. Потом, когда ему надоело, он поплевал на фаллос и засунул его Евлохии в анальное отверстие. Но и это позабавило его только от части, и тогда, зевнув, Бахус протянул фаллос Лисистрате, старательно вылизывавшей ему яйца и задний проход, и велел ей пристроить фаллос ему в анус, что та и сделала с нескрываемым удовольствием и даже с некоторым злорадством. «Ты давай, там понежнее сзади орудуй!» - заметил Бахус Лисистрате и оросил соком простаты горло Евлохии.

Простившись с дамами, выпив с ними на посошок еще пару стаканчиков, и, прихватив со стола с собой початую амфору, Бахус заверил дам, что все останется между ними конфиденциально, и, что они могут на него рассчитывать в случае, если возникнут проблемы с Аполлоном по вопросу оскопления его статуи. Бахус удалился на своих копытах в сторону Олимпа, но так как жопа у него побаливала, то он далеко не ускакал, а прилег за городом в винограднике отдохнуть, где и заснул.

Этой ночью, когда колесница Гелиоса, скрылась за горизонтом, и когда к Аполлону спустился Морфей, побренчать ему в уши на своей лире, Аполлону приснился сон, как будто он что-то непонятное делает с какой-то очень сочной девкой, закатывающей глаза с гримасой муки на симпатичном лице и разводящей в разные стороны ноги. Потом как будто появилась еще одна сочная симпатичная девка - брюнетка, но чуть потолще и с высокой грудью, которая ухватила Апполона за торчащий кверху пенис и потянула его куда-то, и он от этого как будто полетел к звездному небу навстречу Афродите, и ему так стало хорошо, что он даже закрыл глаза. А когда открыл, то холодный пот пробрал его, поскольку увидел он перед собой волосатую задницу, покрытую длинной шерстью, и широкую спину с завитками черных волос, и кудрявый затылок с торчащими по обе стороны от него заостренными розовыми ушами.

Он узнал Бахуса, тем более что тот обернулся, поглядев на него с усмешкой на омерзительных тонких губах, затряс бородою, говоря: «Ты поделикатнее там, Аполлонушко, орудуй своим мотовилом, а то с дуру-то и хуй сломать немудрено» Аполлон оттолкнул от себя мерзкого Бахуса и увидел, что фаллос его, торчит в волосатой Бахусовой заднице, а у него то самого-то на том месте, где фаллос раньше был – ничего-то и нет! Протянул он к Бахусу руки, чтобы схватить негодяя, а тот только лягнул его копытом под дых - и был таков - помчался галопом прочь, дико хохоча и стуча подковами, и столб желтой пыли потянулся за ним.

Аполлон сорвал с фиги лист покрупнее, прикрыл им ущербленное место и побежал в надежде поскорее добраться до Олимпа, чтобы, наконец, расквитаться с обидчиком. В этот момент колесница Гелиоса выкатилась из-за гор, и облака, в которых покоилась вершина Олимпа, засияли ярким светом, отчего Аполлон и проснулся, поморщившись, и принялся осматривать, и ощупывать свое тело, памятуя о приснившемся ему ужасном кошмаре. Но все оказалось у него в целости и в сохранности. И тогда он, облегченно вздохнув, отправился завтракать.

Боги Олимпа собрались все в большом зале за длинным столом, напоминающим шведский. Объявился тут и Бахус, как всегда навеселе, но странно переставляющий копыта, как циркули, так словно у него в заднице торчал кол. Аполлон ненавидел Бахуса за его бахвальство, самомнение и язвительные замечания, которые он позволял себе отпускать в его адрес, и совершенно скотское поведение во всем, а особливо еще, и за то, что Бахус повадился ссать в кубки, из которых пили Боги, утверждая, что его моча – самое, что ни на есть, эксклюзивное вино, обладающее букетом, который способны оценить только Боги, если они, конечно, не полные идиоты, напрочь лишенные вкуса и обоняния. Боги давились, но вынуждены были пить, так как никто не хотел прослыть идиотом.

«Дамы и господа! – обратился Бахус к Богам, собравшимся за столом – Давеча один капитан проиграл мне в кости 50 000 амфор кипрского муската, которые Посейдон, обязался в целости и сохранности доставить до берега. Я хочу задать вам два вопроса: Где мой мускат? И где Посейдон! Ответьте мне, с какой стати ради вас я вынужден рвать свою задницу, – и тут Бахус с ухмылкой посмотрел на Аполлона и потрогал бережно свой зад – если вы неспособны отвечать за свои слова?» «Вчера в Фивах по случаю Фесмофорий в честь Диметры женщины совершали обильные жертвоприношения и возлияния, которые Диметра велела отпустить к нашему столу. Налей себе стаканчик молодого вина нового урожая и успокойся уже!» - возразила Рода, чей папаша уже неделю не вставал со дна, лежа полуобмороке в обнимку с кипрским мускатом. «Фесмофорий? – переспросил Бахус – Да, был я там! Познакомился, между прочим, с двумя очень сочными девками, так до сих пор яйца шипят, как пустые морские раковины, выброшенные на берег. Ах, какие затейницы! Вот тебе, Аполлонушко, например, к ним не мешало бы заглянуть как-нибудь при случае, особливо, к одной из них под подушку, не все то тебе на Афродиту пялиться! Я как твой старший товарищ скажу: от Афродиты добра не жди - даром что ли, ее Венерою в просторечии величают! А пока Асклепий от венерических болезней найдет средство, с его-то ученой нерасторопностью и неспешностью, у тебя через нее или нос провалится или хуй отвалится, и придется тебе фиговым листочком прикрываться!»

Надо вам, господа, по правде сказать, что, когда Лисистрата клялась Евлохии сохранить тайну, призывая в свидетели Богов, то те, за исключением Бахуса и еще одного - двух Божков, обделывающих свои темные делишки впотьмах, ее не слышали. Да, и какое дело Богам до простых смертных? Те же, которые слышали, кроме Бахуса, спали, как положено, после ночных похождений, и только Бахус с утра был на ногах с единственной мыслью в голове: где опохмелиться? Поэтому намеки Бахуса Богам Олимпа были неясны, и только Аполлон, памятуя о ночном кошмаре, отнесся к его словам серьезно.