[Такая вот проба пера за 2007-2008 годы. На самом деле - это микс из двух эссе, написанных в разное время о двух разных мужчинах и о двух опытах над собой. Сравнивать предоставляю читателю. Никаких фактических событий в текстах не скрыто.. ну или почти не скрыто.]

Каберне густо отдавало запах лета – сегодня только оно, с особенным смыслом, сегодня пришла пора отдавать долги и самое вкусное – оставленное напоследок – вспоминать…

Познакомились… нет, встретились в этой жизни на исходе весны, терпко и жадно сцепившись одиночествами, присосавшись друг к другу утомленными телами, кипящей кровью породнившись в холодной, едва принимающей конец мая, Москве..

Оттолкни, оттолкни меня, я умираю от того, что я желанна, а ты независим, как греческие цари, покидавшие жен с овечьими шкурами и тканым полотном. Только таким ты и мог быть, разве не о тебе мечтали женщины древности, разве не твои пальцы они покрывали золотом и ртутной страстью, изнемогая от музыки и неречивого восторга…

Сейчас, когда осень накрыла город, а от лета остался только аромат каберне в домашнем стакане, когда пришла пора собирать так бездумно разбросанные летом камни, воспоминания стали особенно остры и хороши; их паутинка разматывалась легко – уже не томила сердце болезнь страстей и влюбленности, уже потеряли глубину и смысл отдельные фразы и можно взять, ухватить самую суть, распустить клубок и прощаться – может чтобы встретиться снова, может – навсегда, но лучше – незавершенность, потому что только в ней самое существо вечности.

Мы не сыграем - обязательства не нужны, и я не претендую на все рассветы твои: уж слишком недолговечны связавшие нас нити – мы оба не стоим и мизинца друг друга, но можем рискнуть телом ради связующих звеньев; быть распятыми, обнаженными друг под другом – сейчас, сегодня, присно.

Прощаться…. Прикрыв глаза, вспоминала родинки на теле, усыпанную точками еще тонкую как пергамент кожу, пропахшую и табаком, и тем знакомым с детства запахом, который не вытравливается ни туалетной водой, ни мылом; длинное тело, вверху редко, а внизу – густо разрисованное чертежами черных волос; две косточки, разорванные у горла, где в прохладной впадинке с потом копится самый близкий, самый интимный запах; длинную шею со шрамом – проведешь с закрытыми глазами, не ошибаясь, от самого начала до самого конца…
И напоследок – руки, всегда удивлявшие, ставшие родными от поцелуев, удлиненные кисти в продолжение тонких запястий, пальцы с длинными фалангами – ручная работа, тонкая кость, резьба изумительной точности, словно созданы они провести от основания шеи по позвоночнику вдоль спины, скользнуть ниже, найти потаенные точки и бугорки, надавить – отпустить, поймать такт, довести до самой высокой ноты, чтобы на подушечках блестел сок от таинства, от только что произведенного колдовства…

Не чудо как хорош, но загадка – как созданный для старинного обряда, как вылепленный гениальным скульптором – для женщины..

Ты пугаешь меня – твой струнный перебор растравляет самое нутро, и я склоняю голову, роняя волосы тебе на колени и дрожа в подреберье. Ну что ж владей, говорю я, внутренне усмехаясь над собой и подслеповатым случаем, приведшим меня к стойке бара, разгоряченной и пьяной, видением чужих поцелуев и музыкой.

Иногда, по ночам, просыпаясь - то от жажды, то от мучительной лихорадки накрывающих снов, - в самый первый момент беспокойного пробуждения слышала его слегка трудное неровное дыхание, обостренным обонянием ловила знакомый сонный запах, вглядывалась в очертания тела – и снисходили разом и покой, и тонкое желание, не требующее ни ответа, ни пробуждения его; хотелось только провести пальцами по подбородку, пощекотать маленький, сразу твердеющий сосок, поднести пальцы к губам – живое, пугающее осознанностью наслаждение, еще более интимное, нежели любой поцелуй…

Физиология, тело – вот была суть всего, основа, на которой беспокойный ум строил и страсти, и высоту притязаний, все надуманное, все не свое, взятое откуда-то из недр сознания, из созданных образов и книг… А главное тратилось – тратилась беспредельная близость поцелуев, смешанное дыхание, прикосновения, проникновения, его искаженное наслаждением лицо…

Мне искренне жаль ту девочку, не знающую тебя, но уже готовую рискнуть своим покоем – мы с тобой одной породы и я хорошо чую, как ты умеешь побеждать – случайно и навсегда, - поэтому, уезжая с тобой, я гляжу в ее потерянное лицо и чуть не плачу от жалости, но умиляюсь – ты ей слишком не по плечу, как она могла посягнуть на это лицо, на эти плечи, на эти пальцы, не зная, что там – роскошное, мятущееся лоно вечности… Я уйду, я должна, не знаю кому, но должна… и только в последний момент, хмельным взглядом своим я ловлю твой и уже теперь я дрожу от желания и теряю туфли у порога. Уже после, чувствуя, как налилась сном и потяжелела твоя щека, я еще задыхаюсь от желания уйти и не проснуться с тобой и с этой мыслью засыпаю мертвым, жестоким забытьем…

Глоток вина, сигарета, еще глоток: воспоминания густели, нависали своей реальностью. Вспоминались мокрые шоссе, шелест шин, шампанское, пальцы в волосах, точные кошачьи движения, губы, зарывающиеся в волосы, бессонные ночи и рассеянный свет фонарей…
Вспоминалась жара, перестук колес и трепещущие пальцы, выводящие на запотевшем окне скорого извечное «Я тебя хочу», желтые занавески, окурки, пустая бутылка из-под вермута, выжженная земля страсти, длинная дорога у пустынного неживого моря с подсолнухами справа: разгон, торможение, снова разгон, деревушки, стога, черный асфальт, недостроенные дома, железные дороги, указатели…

Я буду думать о тебе во сне, в ванной, на кухне, я буду целовать твои сонные губы и шепотом плести колдовской вереск над тобой и не желать расставаться, но ты берешь гитару и я подчинена, больна, сладкой ватой трепещу от каждого звука. Дэ, А, Вэ-эм… В какой-то момент я забываюсь, внутри бедер читая каждый лад, но я знаю – сейчас, в эту минуту ты уже покидаешь меня, уходишь… но я не отпущу тебя, я глоткой возьму эту плоть и доведу тебя до судороги, царствуя над тобой и подчиняясь тебе, предчувствуя твой вкус и не зная, какой он.

Все прощалось – и неудачные шутки, и детские обиды, и смешная гордость. С детства была нечувствительна к вещам, которые лежат на поверхности, к пустому плетению слов – только суть вещей, сокрытая под наименованиями волновала более всего; беспокойный разум не смущался противоречиями и не замечал оскорбительных тонов – пустое, смешное, не стоит внимания…

Дома я зарываюсь в одеяло и до ночи грежу тобой, как наваждением, и в полусне набираю буквы – мне действительно все равно, что ты не ответишь, и я напишу вновь, завтра, промучившись тобой весь день, от утреннего кефира до вечернего суда, дергаясь от обостренного обоняния и боли в спине. Мне хочется вытолкнуть тебя из собственной канвы, но ты слишком глобален для эпизода, ощущением которого я не хочу оскорбить тебя, - пусть я буду побежденной, поверженной, но ты должен знать, как я хочу тебя – «все отменю, что можно отменить….»

Играть по его правилам было утомительно, но хорошо; позволять себе роскошь проявления эмоций, играть тонами, нащупывать границы и переступать их, возвращаться на исходные точки, словно пинцетом поднимать слой за слоем, обнаруживая то нечувствительность, то жестокость, то умение задеть, то умение утешить – хорошо не знать середин, прожить отношения без черновиков, заканчивать и начинать каждый раз как навсегда. Иногда обнаруживать человека духовно близкого себе, в сущности, такого же потерянного, как и ты; мечущегося душой, то требующего чувства, то отталкивающего его, как инородное тело – все только разница восприятий…

«Я хотела остаться с тобой. Я уже успела посметь»… Чужие стихи бродят в теле – ну отпусти же меня, верой своей сдержусь, пальцы сминая, обожая, желая тебя – не отвечай!

Не хватало легкости, не хватало живых прикосновений, не хватало молчаливого общения и доверия – всегда как враги, всегда близкие – но не до конца. Не было слепоты, которая делает пальцы влюбленных чувствительными даже к колебанию ветра в душе другого: не пускал, не стремилась, не умел, не могла объяснить. Только слиться поцелуем – отдохновение, только прижаться телом – радость: взять губами и изумиться совершенству мужской природы, распахнуть глаза и смотреть как под рукой все обретает форму, затвердевает, томится.. нагнуться, коснуться языком, снова смотреть, чувствуя на губах солоновато-горький вкус проступившего семени и тайно недоумевать, как из одной капли может зародиться чудо человеческой жизни – и гений, и раб, и царь, и преступник – и странно чувствовать в себе вторую частичку, без которой чудо невозможно..

Вспоминались разворошенные простыни, тела, сладкие от пота, смешавшиеся соки и жар, нестерпимый жар от обладания – до тошноты, до скрипа зубов, химия двух тел, словно случайно подошедших друг другу, как кусочки мозаики – хочу, хочу, возьми, моя; руки взметнутся, покроются поцелуями как ожогами, губы оставят следы на лоне – доберись же туда, подхвати на язык, запомни вкус: вот самый дух нашей близости, наших соединенных судеб – всего на пару секунд в огромной вечности; только потом – соединение, и я распахну навстречу тело и оно будет жаждать тебя, все пустое – только мужчина и женщина на разворошенных, мокрых простынях..

Свечи почти задуты, вино плещется на самом дне – если предписано еще быть вместе, то пусть будет вот такое темное небо над головой, косой свет лампы, вино, одуряющий аромат лилий – ни прошлого, ни будущего, а только томный густой воздух, блеск глаз и желание: я отпускаю навсегда, свободен, я кошка, тонко изогнувшая спину в темной комнате, ищи же меня, возжелай меня, ибо ты – охотник, и природа твоя – искать, как моя природа – принять победителя, обвить его тело собой как лавровым венком, запрокинуть голову назад и подарить поцелуй, как красный бриллиант, сверкающий тысячами граней, как сверкнуло в свете заката сейчас зрелое каберне…