Клуб Любителей Секса (КЛС): Женщины на празднике Фесмофорий

Третьего дня остался дедушка по случаю один дома и решил пообщаться тет-а-тет с Бахусом, откупорив бутылочку водки (1л.) и собрав на стол нехитрой закуски. И Бахус поведал ему приватно историю, которую дедушка посчитал нужным вам пересказать как предостережение, что с Бахусом надо держать ухо востро, дабы не вышло чего предосудительного. Подумал дедушка и о том, куда эту историю «запостить». В прозу? Так ведь старик - не прозаик, поскольку не имеет обыкновения сочинять, то есть писать о том, в чем сам лично не участвовал или чего не видел своими глазами, или чего не слышал собственными ушами. А если в чем не участвовал, то так и отвечал, как на духу: не был, не состоял, не участвовал, и даже если старушке случалось поймать его за руку, то и в этом случае от всего отпирался и до конца стоял на своем. В поэзию? Выяснилось, что повествование, записанное с его слов, не содержит ни рифмы, ни размера (кроме 10 унций). В отчеты? Так старик зарекся их не писать, чтобы не будоражить общественность и не тревожить покоя фей, а, главное, в целях экономии их трафика. В нетрадиционалы? Так старик свято чтил традиции предков и был консервативен во всех существующих вопросах бытия. Поэтому выбора почти не осталось, тем паче, что повествование относится к временам античности, т.е. напрямую связано с историей, отцом которой является Геродот. Так вот, собственно, и сама история:

Праздник Фесмофорий в древних Фивах, чем-то напоминал современное 8-ое Марта, то есть был женским праздником, но, в отличие от нынешнего 8-ого Марта, тогда мужчины не дарили женщинам цветов и подарков. И вообще, женщины на свой праздник мужчин не допускали, а выгоняли их за ворота Фив, уже тогда подозревая в них козлов, от которых, кроме вони, толку не было никакого.

Мужики ковыряли в носу, бродя по окрестным горам, ловили коз, поскольку те, только жалобно блеяли и не требовали от них ни талантов, ни минов, ни драхм, а бабы тем временем квасили и отрывались на пьяную голову, вытворяя, что им заблагорассудится.

В этот день Евлохия пригласила в гости соседку Лисистрату, и они, как положено, совершили возлияния Диметре и Бахусу. А Лисистрату, когда та крепко выпьет, всегда тянуло потрахаться. После того как они с Евлохией откупорили вторую амфору 0,75 л. и пригубили из нее по стаканчику, и закусили, Лисистрата сладко потянувшись, произнесла: «Эх! Хорошо-то как! Мужичка бы сейчас!» А вокруг не было ни одного, даже самого завалящего мужчинки, и городские ворота были заперты до утра.

В прошлом годе Фидий изваял из мрамора статую прекрасного Аполлона в человеческий рост и высек ее так искусно из глыбы цельного мрамора, включая торчащий кверху фаллос в 10 унций (примерно 25 см), что было любо-дорого посмотреть. Статую поставили перед капищем Аполлона, освещать ее приезжал лично верховный прорицатель храма Аполлона из Афин в присутствии тогдашнего царя Фив и приглашенных высоких гостей из соседних Афин, Спарты, Капподокии, Микен, Коринфа и др.

Однажды вечером Евлохия, прогуливаясь одна впотьмах, очутилась пред капищем Аполлона и решила (ни с того, ни с сего) потрогать изваяние Аполлона за фаллос. В задумчивости она поглаживала пальчиками, а потом и ладонью по изваянному Фидием из белого мрамора с розовыми прожилками фаллосу, а потом еще и крепко сжала его в кулаке. И, о, ужас! Фаллос отделился от статуи и остался у Евлохии в руке, отломившись. Евлохия, испугавшись, спрятала фаллос под тунику и отнесла его домой никем незамеченная. Злые языки, правда, утверждали, что Евлохия совершила этот акт вандализма намеренно, что, однако, не факт, так как при этом никто из свидетелей не присутствовал.

На утро пропажа фаллоса была обнаружена, и муссировалось народом потом цельную неделю, пока в ясную и безветренную погоду не утонула галера, везшая с Крита 50 тысяч амфор вина, что обсуждалось на самом высоком уровне еще неделю. Царь Фив, подобно Зевсу, метал громы и молнии в сторону руководителя Фивского Минтранса и владельца галеры, никому неизвестного ООО «Бахус-транс инкорпорейтед».

Потом провалился в пропасть, разбившись насмерть, один из высокопоставленных руководителей местной агоры, когда гнался по склону горы, нависающей над пропастью, за приглянувшейся ему козой, о чем фиванцы скорбели месяц и даже более. Таким образом, история с пропажей фаллоса отошла на задний план и была благополучно забыта, тем более что Фидий быстрехонько прилепил на это место Аполлону фиговый лист, что общественность посчитала даже вполне уместным на фоне упавшего до минимума самосознания электората, который давно уже на все клал с прибором или даже забил. А Евлохия припрятала Аполлонов фаллос в своей кровати под подушку и наловчилась использовать его как самотык, так как девушкой она была незамужней и, следовательно, сильно нуждающейся.

«Эх! Хорошо-то как! Мужичка бы сейчас!» - произнесла Лисистрата, сладко потянувшись. После таких слов Лисистраты Евлохия решила открыть ей свой секрет. Она привела Лисистрату в спальню и вынула из-под подушки завернутый в тряпицу фаллос, изваянный самим Фидием, и показала его. Она взяла с Лисистраты слово, что та сохранит ее тайну. И Лиситрата поклялась перед ней страшной клятвой, обращенной к богам Олимпа: Зевсу, Бахусу, Деметре и еще семи богам и богиням по числу унций в фаллосе, но только не именем Аполлона, опасаясь, что тот может обидеться за оскопление его статуи, если узнает, и жестоко покарать святотатство.

На Олимпе тем временем у Апполона с момента, когда Евлохия завладела немаловажной частью его идола, возникли проблемы. Ночью, когда колесница Гелиоса, скрывалась за горизонтом, и к Аполлону спускался Морфей, побренчать ему в уши на своей лире, стал Аполлону сниться каждую ночь один и тот же сон. Как будто он что-то непонятное делает с какой-то очень сочной девкой, закатывающей глаза с гримасой муки на симпатичном лице и разводящей в разные стороны ноги. А когда Афродита возникала из моря в самый предрассветный час, то Аполлон уже в который раз просыпался в непонятной истоме и обнаруживал, что под ним липко и мокро, и ладони у него вымазаны чем-то непонятным, имеющим специфический запах и непонятный привкус. Матери Гере, а тем паче папаше Зевсу, которому уже и подавно вынесло мозг еще при рождении первенцев, Аполлон пожаловаться побоялся, особенно в виду набирающего силу при дворе небожителей врачевателя Асклепия с его пристрастием к радикальным хирургическим мерам.

Бахус, который из богов был ближе всех к Лисистрате и Евлохии, первым услышал своими вытянутыми вверх острыми ушами клятву, обращенную к нему и к еще девяти богам и богиням заоблачного Олимпа. Тем паче, что и Лисистрата, и Евлохия были основательно выпивши, то есть принесли ему положенную жертву и совершили необходимые возлияния. «Интересно, - подумал он - что это там девицы задумали? Надо бы взглянуть!», и незаметно спрятался за пологом в опочивальне Евлохии, обернув копыта в полотенца, чтобы те не стучали об каменный пол. Давеча он заказал у Гефеста новые подковы, которые сильно цокали при ходьбе по твердым покрытиям.

Евлохия показала Лисистрате, как она приспособилась использовать фаллос в качестве самотыка и предложила ей попробовать самой, на что Лисистрата согласилась с радостью, понимая, что до утра, когда распахнуться ворота Фив, она может не дотерпеть. В общем, когда Бахус стал подглядывать, Евлохия с Лисистратой уже во всю орудовали аполлоновым фаллосом, тыкая им по очереди друг дружке во влагалища, и теребя друг дружке клиторы пальцами, языками и губами, и мацая руками друг дружке сиськи, и щипая, и кусая друг дружку за соски.

Такого зрелища, достойного богов, Бахус прежде никогда не видел, но смог по достоинству его оценить, несмотря измученное постоянным пьянством тело и мозг, а также на не вполне трезвое свое обычное состояние. Он выперся из-за занавески, тряся бородой и поводя чутким носом из стороны в сторону, принюхиваясь к запаху женских выделений. Бахус пристроился к Лисистрате сзади, воспользовавшись тем, что там было не занято, так как фаллос в этот момент находился во влагалище Евлохии.

Лисистрата ухватила Бахуса рукой за волосатые яйца, висящие между его покрытых длинной шерстью ляжек, оканчивающихся козлиными копытами, завернутыми в полотенца, и задала нужный ритм. В лоне ее зачавкало, и Бахусу показалось, как будто он рысью поскакал по дороге, которую развезло после осеннего дождя.

В лоне Евлохии было по-осеннему сыро, но плотненько, поэтому Бахус решил, что сделать десяток возвратно-поступательных движений будет достаточно, чтобы завершить начатое с Лисистратой дело. И еще он предложил напоследок Евлохии и Лисистрате пописать им в рот, ибо с утра съел ведро сладкого винограда, который к этому времени должен был уже перебродить у него в животе в молодое вино. Но они отказались наотрез, сказав, что и так утром будет болеть голова от выпитого.

Ну не хотите, как хотите! – сказал Бахус – Тогда пусть Евлохия мне отсосет, а Лисистрата вылижет анус и яйца!» Сказав это, он завалился на Евлохию валетом и погрузил ей в рот свой обвислый пенис, а сам принялся забавляться ее клитором, касаясь его своим длинным языком с тонким и острым кончиком, а иногда и прищипывая клитор двумя пальцами. Фаллос Апполона лежал рядом, и взгляд Бахуса нечаянно упал на него. «Чего тут реквизит валяется без дела? – по-хозяйски спросил Бахус и стал засовывать фаллос во влагалище Евлохии. Потом, когда ему надоело, он поплевал на фаллос и засунул его Евлохии в анальное отверстие. Но и это позабавило его только от части, и тогда, зевнув, Бахус протянул фаллос Лисистрате, старательно вылизывавшей ему яйца и задний проход, и велел ей пристроить фаллос ему в анус, что та и сделала с нескрываемым удовольствием и даже с некоторым злорадством. «Ты давай, там понежнее сзади орудуй!» - заметил Бахус Лисистрате и оросил соком простаты горло Евлохии.

Простившись с дамами, выпив с ними на посошок еще пару стаканчиков, и, прихватив со стола с собой початую амфору, Бахус заверил дам, что все останется между ними конфиденциально, и, что они могут на него рассчитывать в случае, если возникнут проблемы с Аполлоном по вопросу оскопления его статуи. Бахус удалился на своих копытах в сторону Олимпа, но так как жопа у него побаливала, то он далеко не ускакал, а прилег за городом в винограднике отдохнуть, где и заснул.

Этой ночью, когда колесница Гелиоса, скрылась за горизонтом, и когда к Аполлону спустился Морфей, побренчать ему в уши на своей лире, Аполлону приснился сон, как будто он что-то непонятное делает с какой-то очень сочной девкой, закатывающей глаза с гримасой муки на симпатичном лице и разводящей в разные стороны ноги. Потом как будто появилась еще одна сочная симпатичная девка - брюнетка, но чуть потолще и с высокой грудью, которая ухватила Апполона за торчащий кверху пенис и потянула его куда-то, и он от этого как будто полетел к звездному небу навстречу Афродите, и ему так стало хорошо, что он даже закрыл глаза. А когда открыл, то холодный пот пробрал его, поскольку увидел он перед собой волосатую задницу, покрытую длинной шерстью, и широкую спину с завитками черных волос, и кудрявый затылок с торчащими по обе стороны от него заостренными розовыми ушами.

Он узнал Бахуса, тем более что тот обернулся, поглядев на него с усмешкой на омерзительных тонких губах, затряс бородою, говоря: «Ты поделикатнее там, Аполлонушко, орудуй своим мотовилом, а то с дуру-то и хуй сломать немудрено» Аполлон оттолкнул от себя мерзкого Бахуса и увидел, что фаллос его, торчит в волосатой Бахусовой заднице, а у него то самого-то на том месте, где фаллос раньше был – ничего-то и нет! Протянул он к Бахусу руки, чтобы схватить негодяя, а тот только лягнул его копытом под дых - и был таков - помчался галопом прочь, дико хохоча и стуча подковами, и столб желтой пыли потянулся за ним.

Аполлон сорвал с фиги лист покрупнее, прикрыл им ущербленное место и побежал в надежде поскорее добраться до Олимпа, чтобы, наконец, расквитаться с обидчиком. В этот момент колесница Гелиоса выкатилась из-за гор, и облака, в которых покоилась вершина Олимпа, засияли ярким светом, отчего Аполлон и проснулся, поморщившись, и принялся осматривать, и ощупывать свое тело, памятуя о приснившемся ему ужасном кошмаре. Но все оказалось у него в целости и в сохранности. И тогда он, облегченно вздохнув, отправился завтракать.

Боги Олимпа собрались все в большом зале за длинным столом, напоминающим шведский. Объявился тут и Бахус, как всегда навеселе, но странно переставляющий копыта, как циркули, так словно у него в заднице торчал кол. Аполлон ненавидел Бахуса за его бахвальство, самомнение и язвительные замечания, которые он позволял себе отпускать в его адрес, и совершенно скотское поведение во всем, а особливо еще, и за то, что Бахус повадился ссать в кубки, из которых пили Боги, утверждая, что его моча – самое, что ни на есть, эксклюзивное вино, обладающее букетом, который способны оценить только Боги, если они, конечно, не полные идиоты, напрочь лишенные вкуса и обоняния. Боги давились, но вынуждены были пить, так как никто не хотел прослыть идиотом.

«Дамы и господа! – обратился Бахус к Богам, собравшимся за столом – Давеча один капитан проиграл мне в кости 50 000 амфор кипрского муската, которые Посейдон, обязался в целости и сохранности доставить до берега. Я хочу задать вам два вопроса: Где мой мускат? И где Посейдон! Ответьте мне, с какой стати ради вас я вынужден рвать свою задницу, – и тут Бахус с ухмылкой посмотрел на Аполлона и потрогал бережно свой зад – если вы неспособны отвечать за свои слова?» «Вчера в Фивах по случаю Фесмофорий в честь Диметры женщины совершали обильные жертвоприношения и возлияния, которые Диметра велела отпустить к нашему столу. Налей себе стаканчик молодого вина нового урожая и успокойся уже!» - возразила Рода, чей папаша уже неделю не вставал со дна, лежа полуобмороке в обнимку с кипрским мускатом. «Фесмофорий? – переспросил Бахус – Да, был я там! Познакомился, между прочим, с двумя очень сочными девками, так до сих пор яйца шипят, как пустые морские раковины, выброшенные на берег. Ах, какие затейницы! Вот тебе, Аполлонушко, например, к ним не мешало бы заглянуть как-нибудь при случае, особливо, к одной из них под подушку, не все то тебе на Афродиту пялиться! Я как твой старший товарищ скажу: от Афродиты добра не жди - даром что ли, ее Венерою в просторечии величают! А пока Асклепий от венерических болезней найдет средство, с его-то ученой нерасторопностью и неспешностью, у тебя через нее или нос провалится или хуй отвалится, и придется тебе фиговым листочком прикрываться!»

Надо вам, господа, по правде сказать, что, когда Лисистрата клялась Евлохии сохранить тайну, призывая в свидетели Богов, то те, за исключением Бахуса и еще одного - двух Божков, обделывающих свои темные делишки впотьмах, ее не слышали. Да, и какое дело Богам до простых смертных? Те же, которые слышали, кроме Бахуса, спали, как положено, после ночных похождений, и только Бахус с утра был на ногах с единственной мыслью в голове: где опохмелиться? Поэтому намеки Бахуса Богам Олимпа были неясны, и только Аполлон, памятуя о ночном кошмаре, отнесся к его словам серьезно.

После завтрака Аполлон, чтобы сохранить инкогнито, принял образ почтенного старца, одетого в жалкое рубище – потертый хитон и обутого в стоптанные сандалии, как это было принято у Богов Олимпа: объявиться в народ, закосив под неимущего, совершенно бескорыстного в своих делах и помыслах мудреца, несущего в народ все самое светлое и святое. Иногда даже в своих перевоплощениях Боги могли переусердствовать. Если вспомнить, что Зевс превратился однажды в быка с единственной только целью - «засадить» Прекрасной Елене, то перевоплощение Аполлона выглядит на этом фоне и вовсе детской шалостью. И в таком виде Аполлон отправился в Фивы.

Фивы произвели на Аполлона огромное впечатление толчеей разного народа, среди которого встречались и сочные барышни, похожие на тех, которых он видел во сне, но, однако же, то были не они. По городу еще носились навороченные колесницы, управляемые разухабистыми возницами, от которых Аполлону едва удавалось увернуться. Как отыскать в таком большом городе, каким были тогда Фивы, двух сочных девиц, чьих имен он не знал, и даже не имел их фотографий в профиль и анфас, а, только обладая смутным представлением о том, как они выглядят, Аполлон не представлял, отчего пришел в совершенное отчаяние.

А когда случайно увидел Бахуса, то в первый раз в своей бессмертной жизни обрадовался ему, как родному. Бахус оттягивался пивком в компании подростков - трех юношей, (Акатоса, Глауноса) и одной девушки. Бахус, несмотря на невзрачный вид Аполлона, сразу его признал, но удовольствия при этом не выразил, а встретил довольно сдержанно: «Слушай, мне сейчас некогда! Видишь, занимаюсь альтернативной работой с молодежью?! У меня с ними еще по плану: распитие спиртных напитков крепостью свыше 40 градусов в неположенном месте. А потом, тут где-то Афродита (в просторечии Венера) между ногами у них суетилась. Но она напрасно старается, сдается мне, что вместо того, чтобы драть девку в три смычка, как на том настаивает Афродита, все четверо будут блевать! А что делать? Такова жизнь! Молодо – зелено! Так, что тебе все-таки нужно? Говори скорее!» Аполлон сказал, что пришел в Фивы специально, посетить тех затейниц, о которых вчера обмолвился Бахус, советуя ему их посетить. «Я рад бы тебя проводить, но, к сожалению, мне некогда! У меня сегодня столько работы – кручусь, как белка в колесе, жопа - в мыле, едва поспеваю. Сутки расписаны буквально поминутно. Пописать нет времени! Давай, завтра или послезавтра! Короче, я тебя сам разыщу! Пока!» «Эх, да как же я один? Куда же я пойду, где буду спать в драной тунике, не имея крыши над головой и своего угла?» - опечалился Аполлон. «Это не вопрос! – отвечал Бахус - Можно переночевать в храме, построенном в твою честь, но там ночью холодно. Мой тебе совет, найди себе телку на ночь! Принарядился ты подходящим образом – неброско, простенько, но со вкусом, и с возрастом почти что угадал - девки любят таких, которым за сорок - обстоятельных, с пузцом и проплешиной на затылке! Ну, иди уже!» И Бахус легонько подтолкнул Аполлона: «Вон, смотри, журнальчик «Знакомства в Фивах» кто-то на лавке оставил! Возьми, почитай на досуге! Полезно!».

Аполлон подобрал с лавки журнальчик, страницы которого перелистывал ветер, сунул его под мышку и, ссутулившись, побрел прочь. Бахус поглядел ему вслед - на его осунувшиеся плечи, длинные руки, торчащие из коротких рукавов туники, и стало ему отчего-то грустно и очень жалко Аполлона. «Ладно, пацаны! Наливай! И девушке накапайте полстаканчика! – распорядился он, размазав по щеке скупую мужскую слезу, – Нечего тут рассусоливать! Выпьем за Афродиту (в просторечии именуемую Венерой) и по случаю начала нового учебного года в Фивском политехническом колледже им. академика Архимеда из Сиракуз для детей малообеспеченных родителей!».

Посейдон, очнувшись от полуобморока, в котором неделю пребывал из-за муската, выигранного Бахусом в кости у капитана галеры, метался по дну, не находя себе места. Его мутило, и мучила жажда, хотя кругом была одна вода. Море закипало волнами, разбрызгивая пену и брызги, летящие во все стороны. К вечеру поэтому погода в Фивах испортилась окончательно. С моря подул пронзительный осенний ветер, принесший серые облака, затянувшие небо, и пошел дождь. Аполлон укрылся от дождя в храме, посвященном лично ему, притулившись рядом с жертвенником, в котором горел огонь. Отогревшись, он стал осматривать капище, и остался, в целом, доволен тем, как почитали его фивяне. Но особенное впечатление на него произвела статуя, изваянная Фидием, которая была восхитительна, как и он сам, и имела с ним практически фотографическое сходство, отчего становилось даже как-то не по себе и жутко. А особенно поразил Аполлона фиговый листок, на том месте изваяния, которого он лишился во сне. «Все они что-то знают, но скрывают от меня! - свербело в голове Аполлона – Это необходимо выяснить, в конце концов!» Обойдя вокруг треножника и подобрав с земли жертвенные монеты, Аполлон сунул их в карман туники, завязав в тряпицу, чтобы те не звенели. Затем он прилег у жертвенника, полистать в свете языков пламени журнальчик «Знакомства в Фивах», но задремал, не прочтя и страницы, ибо чтобы спуститься с небес на землю много сил потребно даже богам.

«Хуйли ты здесь разлегся, как дома? - произнес Хрис и ударил ногой по почкам свернувшегося калачиком Аполлона – Давай, вали отсюда, пока я не переломал тебе кости!» Аполлон спросонья никак не мог понять, где он находится, и только хлопал глазами. Оглядевшись, он, наконец, догадался, что заснул в храме. «Тебе что, надо два раза повторять?» – спросил Хрис и ногой пнул Аполлона в печень. Аполлон хотел, было возмутиться и предстать перед Хрисом в своем истинном обличии ужасном и великом и поразить его на месте молнией, а еще лучше, содрать с него живого кожу, но передумал. Он, кряхтя, поднялся на ноги, подобрал с земли журнал и пошел прочь, процедив сквозь стиснутые зубы: «Погоди, придет еще время, и я с тобой поквитаюсь!»

Хрис уже пятый год служил жрецом храма Аполлона в Фивах. За это время в прошлом худородный и никому неизвестный матрос одной из галер «Бахус-транс инкорпорейтед» стал в Фивах весьма почитаемым человеком, к мнению которого прислушивался сам верховный правитель. Он заматерел, прикупил дворцов и землицы в Фивах и в их окрестностях, и даже ухитрился отстроить дворец в самих Афинах, но последнее обстоятельство предпочитал нигде не афишировать. Обнаружив, что возле жертвенника нет монет, которые он собирал обычно ближе к ночи, и, сообразив, кто их забрал, Хрис подумал: «Вот скотина! Надо бы завтра учинить розыск мерзавца и отрубить ему руки по предплечья, чтобы впредь никому не повадно было посягать на святое!» Он погасил жертвенник в целях экономии дров, поскольку энергосбережение уже несколько лет являлось одной из главных фишек экономической политики Фив, объявленной царским указом и поддержанной единогласно Агорой. В храме стало темно и через щели потянуло холодом и сыростью улицы. Хрис вышел из храма, сел в колесницу, припаркованную на храмовой стоянке, и велел вознице везти его в один из своих дворцов, расположенных неподалеку.

На второй странице обложки журнала «Знакомства в Фивах» на всю страницу было красочное объявление: «Очаровательные молодые девушки приглашают отдохнуть в роскошных апартаментах до полного расслабления. В программе: минет, классика, а/секс. Недорого!» «Может быть, это те девушки, которых я ищу?» - подумал Аполлон мечтательно прежде, чем заснуть. Теперь, очутившись на темной и промозглой улице, иного выхода, кроме как проверить, у него не оставалось.

Роскошные апартаменты оказались расположенными на самых задворках Фив, вблизи объездной дороги, по которой всю ночь грохотали телеги, груженые товарами. При ближайшем рассмотрении апартаментов изнутри, можно было обнаружить (при желании) следы роскоши, скрытые под свежими наслоениями краски, если их отколупнуть. Аполлона в дверях встретила привратница с лицом Гарпии и препроводила его на лавку, обтянутую полинявшей и поистершейся тканью, запятнанной, как репутация. «Посиди тут, сейчас девочки выйдут!» - распорядилась она и удалилась.

Вышли три девочки, среди которых оказалась и сама привратница с лицом Гарпии, представшая уже в новом качестве без туники. «Батюшки! Отчего такие страшные-то?» - вырвалось непроизвольно у Аполлона. «На себя-то посмотри, урод!» - ответила одна. «Сам-то, чай, не Аполлон!» - ответила вторая, и только третья, родом из царства Нуб, черная, как эбеновое дерево, промолчала, поскольку не понимала, о чем идет речь. Потом они трое зашикали на него, замахали руками, как крыльями, и Аполлон совершенно точно уверился, что перед ним Гарпии – мрачная Келайно, устрашающая путников Аэлло и скорая на расправу Никофея. И сердце его тогда исполнилось отваги, и он решил, во чтобы-то ни стало, сразиться с ними, ибо был одним из самых могучих Богов Олимпа, которому не пристало прятаться в кустах, кивая на импотенцию. Он расправил свое мотовило, и отважно бросился сперва на Келайно, потом на Аэлло и, наконец, на Никофею. И бился с ними до утра. Четырежды силы оставляли его, и четырежды он подымался с колен, чтобы продолжить неравный бой, и даже нубийку Аэлло едва не погубил, отделав ее так, что у нее сперма пошла носом.

Но не было в этой ужасной битве ни победителей, ни побежденных; ибо Гарпии были такие, что ломом не перешибешь, да и Аполлон был не пальцем деланный. Стерши в кровь свое мотовило, поутру Аполлон остужал его в проточной воде (в Фивах уже тогда имелись какой-никакой водопровод и канализация - не фонтан, конечно, какие, но вода текла, а дерьмо худо-бедно отводилось из апартаментов на улицу), а Гарпии приводили в порядок перья, считали синяки, полученные в сражении, и делили добычу (боевые) – подобранные Аполлоном в святилище монеты.

Расстались (в целом) Аполлон с Гарпиями довольные друг другом: первый записал эпизод в число своих громких подвигов, чтоб было, чем бахвалиться перед Богами Олимпа, колотя себя в грудь, а вторые - тем, что «развели лоха» на всю катушку. Поэтому, прощаясь, они троекратно облобызались, а Никофея, порывистая, как буря, выворачивающая с корнями вековые деревья, одобрительно потрепав Аполлона по щеке, сказала: Да, дядька, ты силен – ебешься, как Бог! Аполлон, польщенный ее словами, стыдливо покраснев, принялся ковырять плитку мыском стоптанной сандалии, опустив глаза в пол.