Цитата:

---

Каждый день кого-то стреляют, взрывают, крадут людей и прочая, и прочая, и прочая? В Чечне, Ингушетии, Дагестане.... Им что там делать нечего?

---

Действия:

Цитата:

---

И в советской е время тоже, только это замалчивалось.

---

В советское время, С-КОтинушко, чечены и ингуши жили где и положено им жить-в казахтане и в сибири, так что было тихо

Действия:

Цитата:

---

Дык они всегда там бузили. И в советское время тоже, только это замалчивалось. Конечно, объемы безобразий были не те, но все же.

---

Бери гораздо раньше, дружище.
Еще при царе там все дворянство разминалось в военных упражнениях по обузданию и очеловечиванию. Они ж делать то особо ничего не умели, не умеют и нехотят научится. Дети войны одним словом.

--------------------

Жизнь это не те дни,что прошли, а те что запомнились.

Действия:

Цитата:

---

Ну, в Афган бы их какой-нить послали....
Хотя, между прочим, на северах, в советское время, они сезонной шабашкой занимались (коровники и свинофермы сооружали, например). Т.е. делать они чего-то все-таки могут, получается.

---

Действия:

Цитата:

---

Война кланов? Вендетта? Борьба за распил государственных денег?

---

Действия:

Цитата:

---

Как прекратить войну [ 3 ]

Шура Буртин, Дмитрий Великовский, Руслан Хестанов

На Северном Кавказе идет настоящая война. В Ингушетии, Чечне и Дагестане она приняла форму открытых боевых действий с применением авиации и артиллерии. Скрытые конфликты в Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии и Северной Осетии могут также перейти в горячую фазу. Это классическая гражданская война, где нет единого фронта, где линии враждебности пересекают этносы, группировки бизнеса и криминалитета, сельские общины. Что может положить конец этой войне на самоуничтожение?

Cегодня в Дагестане убить милиционера — нет ничего проще. Технически это в любой стране несложно: он ведь не всегда в броне и с автоматом. Такой же человек, как и все остальные, в магазин ходит, погулять там, на машине один по ночам ездит. Просто в других местах убил мента — жди гостей и неприятностей: будет долго и больно. А у нас завалил его, и иди себе спокойно спать — спишут-то все равно на боевиков, — Али хмурится и печально качает головой. — Скольких мы уже потеряли, с кем накануне, вот как сейчас с тобой, сидели!

Али — бывший оперативник, семь лет отслуживший в отделе по расследованию убийств. Его история вполне характерна для здешних мест. Закончив институт по гражданской специальности в конце 90−х, он, заплатив за «хлебное» место, устроился в милицию.

— Мне тогда это 15 тысяч рублей стоило, а тому, кто два года назад на мое место пришел — уже 6 тысяч долларов, — вспоминает он. — Деньги эти надо отбить. Но я-то мог позволить себе «грузить» только тех, кто действительно виноват. А кто много заплатил, у того и аппетиты не кислые — он уже и не по делу может человека на деньги выставить. Не откупится — «закроют» как миленького.

Участвовал Али и в спецоперациях против боевиков. Рассказывает, что, как правило, о приближении милиции и спецназа в селах знают задолго до начала операции. Утечки случаются регулярно: некоторые милиционеры не гнушаются никаких заработков. Пару лет назад на ваххабитском сайте появилась одна из таких «утечек» — поименные списки работников некоторых отделов дагестанской милиции, с телефонами и домашними адресами. Был в этом списке и Али.

— Вот так я стал «врагом народа и Аллаха», — невесело улыбается он. — Пришлось семью прятать. Сам я, пока не уволился, входя во двор, передергивал затвор и шел, оглядываясь, с пистолетом наизготовку. Если возвращался домой с друзьями, они шли отдельно: боялись. Такая жизнь.

Что это за война, с кем она, кто такие эти боевики, сколько их? Уже много лет Рамзан Кадыров заявляет, что в горах осталось 50–70 боевиков, которых он на днях уничтожит. Между тем, по официальным данным, в прошлом году было убито и задержано 546 боевиков, а только за время нынешней спецоперации уничтожено 27 их баз. Глава Следственного комитета при прокуратуре РФ Александр Бастрыкин недавно проговорился, что на Северном Кавказе действуют порядка полутора тысяч боевиков. Президент Ингушетии Юнус-Бек Евкуров оценивает размеры подполья в республике в «сотни боевиков и тысячи пособников». Цифры, которые в частных разговорах приводят российские военные в Чечне, — порядка 700 человек.

Но проблема в том, что численность боевиков большого значения не имеет. Сколько их ни убивают, их всегда примерно 700 человек — потому что именно на столько штыков у них есть финансирование. «Если бы были деньги, они бы тут формировали полки и дивизии…» — говорят спецназовцы.

Недостатка в людях боевики не испытывают: молодежь, которая пытается уйти в лес, часто отсылают обратно — ее нечем кормить и вооружать. Социальная и политическая ситуация в республиках Северного Кавказа плоха настолько, что легко может быть «подогрета» до любого градуса насилия дополнительным финансированием из-за рубежа. Но, как утверждает политолог Сергей Маркедонов, «ситуация на Северном Кавказе связана с внешними факторами минимально». Ключ к проблеме не в том, что кто-то извне может повлиять на ситуацию, а в том, что российское государство почти не может управлять этой ситуацией.

ДАГЕСТАН

Война между ваххабитами и милицией идет в Дагестане с конца 90−х. Тогда, после рейда Басаева по дагестанским окраинам, армия зачистила три села, где проживали местные ваххабиты — они были сочтены сторонниками чеченского террориста. Ваххабиты, в свою очередь, стали массово уходить в леса и мстить милиционерам.

На самом деле ваххабиты в Дагестане появились давно, задолго до всякого терроризма. Еще в 70−х годах прошлого века именно в Дагестане возникло движение за возрождение «чистого ислама». У него тысячи приверженцев среди сельских жителей. Усматривая в ваххабитах опасных конкурентов, более традиционные суфии, оплот власти в Дагестане, ведут с ними жестокую борьбу. Суфийский орден Накшбандия (к которому принадлежал и легендарный имам Шамиль) не терял своего влияния даже в советские годы, сейчас многие члены дагестанской элиты являются последователями нынешнего шейха Саида-афанди Чиркейского. Дагестан — единственная республика, где преступлением является не участие в бандформированиях или терроризм, а именно ваххабизм, то есть религиозные убеждения сами по себе.

Милиция врывается в дома тех, кто носит бороды и подворачивает штаны, и увозит их детей неизвестно куда. Иногда они возвращаются. Чаще — нет. Кто-то попадает в тюрьму по обвинению в терроризме, некоторые просто исчезают.

— К нам ежегодно приходят десятки людей, у которых силовики похитили родственников, — рассказывает Гюльнара Рустамова, сопредседатель организации «Матери Дагестана», занимающейся правовой помощью тем, кого милиция считает экстремистами. — Я называю это похищениями, потому что виноваты задержанные или нет, но родственники обязаны знать, куда их повезли. Вот, только что ушли люди — у них сегодня ночью забрали трех сыновей. Сейчас побегу в прокуратуру подавать заявление от их имени.

Гюльнара протягивает нам листок. На нем размашистым почерком изложена суть событий. «Сегодня в 4.00 утра в наш дом пришли вооруженные люди в камуфляже и масках на двух “Газелях”, двух “Уралах”, БТР и эвакуаторе. Никому ничего не объясняя и не предъявляя документов, забрали из дома троих: Сулеймана, Аслуддина и Курбана Магомедовых. Просим вас обратиться от нашего имени во все инстанции за тем, чтобы установить местонахождение наших родных. И обратиться во все правозащитные организации за тем, чтобы восстановить нарушенные наши права».

— Этой же семье еще и труп не выдают, — продолжает Гюльнара.— По закону тела тех, кто погиб при задержании и проходит по статье «Терроризм», отдавать родственникам не обязаны. А родственникам же надо его похоронить! Вот и тянут деньги — мертвый от 100 до 400 тысяч стоит…

В приватных беседах слова Гюльнары подтверждают и местные милиционеры. Да, говорят они, трупы действительно товар — ими торгуют. Да, задержанных пытают электрошоком, втыкают под ногти иголки, сажают на бутылку или вводят в прямую кишку кусок колючей проволоки — так раскрываемость выше. Если задерживали при свидетелях — живого, но перестарались на допросе, то тело лучше просто «потерять» в придорожной канаве.

Сами милиционеры, возможно, еще более беззащитны, чем сторонники «чистого ислама». Очень характерно настроение рядовых милиционеров передает сценка, произошедшая во время фотографирования одного из местных служивых на тротуаре центрального проспекта Махачкалы. Он охотно позировал для фотографа «РР», однако внезапно улыбка сползла с его лица, и он, впившись глазами в черную «десятку», мчавшуюся прямо на нас, схватился за автомат. «Десятка» засвистела тормозами и свернула в переулок. «Нехорошая какая-то машина», — пробормотал он, убирая палец с курка. А ведь таких машин — наглухо тонированных «десяток» и «приор» без номеров — в Махачкале каждая четвертая.

Примерно так же встретили нас бойцы, охранявшие ворота 2−го полка ППС. Подъехавшее такси — палец на курок, опасливый взгляд через бойницу бетонного укрытия. Зато внутри, под защитой двухметровых стен, царит блаженная расслабленность: бойцы в сдвинутых на затылок фуражках в ожидании отбоя слоняются по плацу и балагурят.

Впрочем, замкомандира полка Юнусу Абдулхаликову, похоже, не до смеха. Он сердито слушает вернувшегося с дежурства подчиненного.

— Я не успел ничего предпринять. Подъехал серебристый «мерседес», быстро сфотографировал на телефон наш автобус спереди и сзади и уехал.

— Номера записал? — хмурится Абдулхаликов.

— Он без номеров был, — боец виновато пожимает плечами.

— А зачем ты вообще в машине сопровождения сидишь?! Надо было начать преследование, догнать, задержать, — подполковник мрачнеет еще больше. — Рапорт быстро мне на стол, передадим ориентировку в УСБ.

Абдулхаликов поворачивается к нам:

— У нас, понимаете, уже четыре автобуса взорвали. Мы теперь их дополнительными листами толстого железа обшили и перекрасили, чтобы «милиция» написано не было, — Юнус показывает на несколько стареньких автобусов, весело сверкающих бело-желтыми полосками.

По гулкому коридору мы идем в кабинет замкома. Слева — духоподъемный стишок про то, что в милиции работают одни смельчаки. На стене напротив доска памяти — 4 ряда по пять фотографий в каждом. В нижнем ряду рамки потеснились, чтобы поместилась шестая.

— С каждым месяцем все больше, — Юнус снимает фуражку. — Молодые совсем ребята, большинство даже жениться не успели…

В кабинете на стене видавший виды портрет Дзержинского — его Абдулхаликов уважает.

— У нас в 20−х годах чекисты выжгли все корни религиозного экстремизма. И вот теперь они опять появились. И я считаю, что вопрос этот, как и тогда, можно решать только силой. Но мы боевиков ловим-ловим, а суды отпускают, — Юнус разводит руками. — Не секрет ведь, что сейчас от закона очень легко уйти, масса способов есть.

Но даже если и возможно «выжечь» ваххабизм как таковой, насилие не прекратится. Религиозная война, возможно, и не самый главный источник насилия в Дагестане. Если бы даже никаких ваххабитов не существовало, недавнее убийство главы МВД Магомедтагирова все равно бы никого не удивило.

Государство в многонациональном Дагестане поделено между этническими группировками. В республике сложилась неформальная система представительства основных этносов в системе управления: разные ведомства традиционно закреплены за этническими кланами.

Главный редактор журнала «Кавказский эксперт» Энвер Кисриев определяет эти кланы как «этнопартии», утверждая, что они имеют все признаки партий политических. Но у них также есть признаки, обычным партиям несвойственные. Все они связаны с криминалом. У всех есть свои вооруженные формирования. В 1999 году под шум борьбы с отрядами Басаева вооруженные дружины этнопартий были легализованы — как правило, в виде ведомственных силовых подразделений: охрана газопровода, железной дороги и т. д. — смотря по тому, какому клану какое ведомство принадлежит.

В республике есть несколько могущественных фигур: махачкалинский мэр Саид Амиров, хасавюртовский Сайгидпаша Умаханов, глава Кизлярского района Сагид Муртазалиев, полпред Дагестана при президенте РФ Гаджи Махачев — и покойный ныне Адильгерей Магомедтагиров. Все они явно стремятся сменить на президентском посту Муху Алиева, и отношения между ними очень непростые. Скажем, на Саида Амирова было совершено восемь покушений, причем последним взрывом снесло пол-улицы. После него мэр передвигается в инвалидной коляске, а в народе его зовут «кровавый Рузвельт» — имея в виду, что в долгу он не остался.

Простые люди признают, что в республике идет война. «Но это не наша война», — утверждают они. Однако сегодня уверенности в этом немного: практически все, с кем мы поговорили на улицах, оказались в нее так или иначе вовлечены — еще не соучастники, но уже свидетели. Например, когда мы сидели на берегу моря с местным журналистом Сергеем Расуловым, ему пришла эсэмэска от дочери: «Возле школы щас где-то стреляли».

ЧЕЧНЯ

Недавний взрыв в МВД в Грозном был первым крупным выпадом боевиков лично против Рамзана Кадырова. Вялотекущая война в горах шла и до этого, но с федеральными войсками. Столкновений с кадыровцами боевики избегали: ведь те сами в большинстве бывшие боевики. А на равнине и вовсе было спокойно.

Ранним утром мы встречаемся со знакомым экспертом, спрашиваем его про новую чеченскую жизнь. Анонимность — условие откровенности.

— То, что у нас происходит, называют «чеченизацией». Идея была в том, чтобы сделать конфликт внутричеченским, создать местное правительство, лояльное России. Для этого одному клану центром была дана власть над всем обществом. Притом что такого в вайнахской истории никогда не было, и с точки зрения наших законов это абсолютный нонсенс. Кадыровым, после того как они приняли сторону федералов, Москва давала огромные деньги, оружие и гарантировала полнейшую безнаказанность. Они установили в Чечне свою диктатуру. Власть была дана молодому, не очень грамотному пацану. А у нас молодой парень не может править стариками. То есть он априори оказался вне закона. Опереться он мог только на силу, жестокость, личную преданность. Если ты кадыровец, ты член клана, то ты безнаказан — вот основа власти. Три года назад здесь был просто тридцать седьмой: приезжали люди в масках, увозили человека — и все. В результате Рамзан заставил народ в свою власть поверить.

Конечно, у него были конкуренты — другие кланы, которые тоже перешли к федералам: Ямадаевы, Ясаевы, Байсаров и т.д. Им не нравилось, что ими управляет Центорой. Но в конце концов Кадыров их разгромил и остался единственным хозяином.

Чеченские газеты и телевидение заняты двумя вещами: поют осанну Кадырову и ругают недавно, возможно, убитого боевика Доку Умарова. Боевики при Умарове полностью отказались от национальной идеологии, подполье стало интернациональным и распространилось на весь Северный Кавказ, кроме Осетии и Адыгеи. Два года назад лидер боевиков Доку Умаров заявил о ликвидации Чеченской Республики Ичкерия и создании Кавказского Имарата. И это было не словесное упражнение, а отражение реальных процессов. Лондонское «правительство ЧРИ» во главе с Ахмедом Закаевым осталось за бортом.

Теперь не боевики, а власти Чечни вынуждены эксплуатировать национализм и идею независимости, поскольку и сами сомневаются в легитимности своей власти. Кадыров ведет серьезную работу по выманиванию из эмиграции бывших лидеров сепаратистов. Похоже, что только непримиримость Генпрокуратуры РФ не дает вернуться Ахмеду Закаеву, с которым президент договорился. Порой ситуация выглядит совсем абсурдной. Недавно по чеченскому телевидению показывали трехчасовую передачу, где бывшие лидеры сепаратистов во главе с Кадыровым гневно разоблачали Аслана Масхадова за то, что тот был готов… пойти на переговоры с Россией.

Сразу после взрыва в Грозном Кадыров выступил в мечети с угрозами в адрес родственников боевиков. Он сказал, что все они — пособники бандитов, у них есть связь с горами, и теперь у них «будут большие проблемы». На самом деле идея эта не новая, Кадыров уже не раз заявлял, что семьи отвечают за своих родных, ушедших в горы. В прошлом году кадыровцами было сожжено не менее тридцати домов, принадлежавших родителям боевиков. Как сказал Кадыров, он будет преследовать не только тех, кто ушел, но и тех, кто хотя бы подумал об этом. По республиканскому телевидению показывают кадры, где кадыровцы, привезя труп убитого боевика к нему во двор, заставляют родителей публично отречься от сына, а тех, кто не соглашается, избивают. «Естественно, при нашем менталитете у многих такие вещи вызывают обратную реакцию, — говорят правозащитники. — Молодежь
уходит в горы». Часто братья и друзья боевиков просто вынуждены уходить, опасаясь за свою жизнь.

ИНГУШЕТИЯ

В Ингушетии ситуация совсем иная. В отличие от Чечни идея независимости никогда не была здесь сколько-нибудь популярной. Однако именно Ингушетия стала в последние годы самым горячим местом на Кавказе. Буквально каждый день там происходят перестрелки, боевики убивают милиционеров, силовиков и неугодных религиозных деятелей. В ответ силовики практикуют похищения, пытки и бессудные расстрелы на улицах.

В прошлом году вакханалия насилия достигла масштабов скрытой гражданской войны, что наконец вызвало выступления населения, кончившиеся отставкой президента Мурата Зязикова. Поскольку еще пять лет назад Ингушетия была совершенно мирным регионом, люди считали, что именно Зязиков отвечает за творящийся беспредел. Бывшего президента обвиняли в том, что он покрывал все преступления силовиков, жестко давил оппозицию и вообще отрицал существование проблемы. Под конец своего правления президент ситуацию вообще не контролировал, боевики были хозяевами положения.

Полгода назад Мурат Зязиков был снят, на его место поставили генерала Юнус-Бека Евкурова. Он сразу завоевал большую симпатию населения, поскольку показал себя человеком очень открытым, разумным и честным. Очевидно, Москвой ему был выдан карт-бланш: Евкуров провел радикальную либерализацию, по телевизору начали говорить правду о происходящем, стали выходить оппозиционные газеты, президент активно привлекает к работе правозащитников и тейповых старейшин, реально борется с коррупцией.

Он неоднократно говорил, что хочет вернуть ушедших в горы парней, найти им работу, готов заботиться о семьях сидящих в тюрьме боевиков. Две участницы подполья, сдавшиеся во время спецоперации, были отпущены на поруки — невозможная раньше история. Ходит слух, что Евкуров даже пытался вести переговоры с командиром ингушских боевиков Магасом. Так или иначе, видно, что Кремль разрешил ему очень многое — лишь бы был результат. А его, увы, нет.

За полгода уровень насилия вырос в полтора раза. Евкуров пытается демонстрировать какие-то подвижки, ведет работу по примирению кровников. Но реальная гражданская война между силовикам и боевиками пока никуда не делась. Прикомандированные силовики, прежде всего из ФСБ, Евкурову по-прежнему не подчиняются — поэтому похищения, пытки и бессудные казни продолжаются. Боевики тоже активизировались, желая показать, что смена власти в республике для них ничего не значит. Конечно, здравая политика даст какие-то результаты, но нескоро и постепенно.
Там, где сегодня еще не очень жарко

В столице Республики Северная Осетия — Алания, Владикавказе, динамики суннитской мечети то и дело разливают по центральной части города механический голос муэдзина. И это несмотря на то, что большинство осетин — православные. Когда во время традиционного осетинского застолья произносят первые три тоста, если среди гостей есть мусульмане, со стола на время убирают свинину. Есть множество других символических хитростей, которые позволяют двум мировым религиям не конфликтовать друг с другом.

Главный тлеющий конфликт Осетии носит не религиозный, а этнический характер. Теракты, которые совершаются в республике с настойчивой регулярностью, местное население связывает с территориальными претензиями со стороны ингушей. Ингуши считают своей исконной землей Пригородный район Владикавказа.

Другое поле напряженности возникло из-за конфликта Южной Осетии и Грузии, который спровоцировал в начале 90−х исход осетин из бывшей грузинской автономной области в Северную Осетию. Приезжие говорили на другом диалекте и довольно заметно отличались от местных. Южных осетин выделяли высокий уровень солидарности и чрезвычайная хозяйственная активность. Очень скоро они заняли ведущие позиции в местном бизнесе, в немалой степени способствуя не только развитию хозяйства, но и коррупции. Они также довольно быстро проникли в органы правопорядка, где создали неформальное клановое ядро, определяющее внутреннюю жизнь и карьерные возможности.

Руководство республики не может сегодня не задумываться о сохранении баланса интересов между общинами северных и южных осетин. Однако какую-то внятную политику клановому окукливанию внутри официальных институтов власти оно противопоставить не может.

Похоже, что клановость становится все более универсальной структурой организации власти во всех республиках Северного Кавказа. В Чечне она организована вокруг тейпов, в Осетии — вокруг диалектов, в Кабардино-Балкарии, Адыгее и Карачаево-Черкесии — вокруг этнических сообществ. По той же клановой модели сложились и иерархии в хозяйственных и бизнес-структурах.

Отсюда одна из самых опасных тенденций на Северном Кавказе — исход из республики русскоязычного населения, которое представляло самый образованный и высококвалифицированный слой населения. Ни одной республике Северного Кавказа не удалось повернуть этот процесс вспять. Ни одна администрация не способна контролировать или влиять на кадровую политику, которая сегодня формируется теневым, неформальным образом.

В Кабардино-Балкарии, где наибольшего политического влияния добились кабардинские кланы, с большими издержками проходит земельная реформа. Процесс распределения земель между сельскими муниципальными образованиями и республикой был сильно политизирован. Его удалось представить как ущемление прав балкарцев и противопоставить интересам якобы кабардинского бизнеса. Похожие националистические эксцессы в любой момент могут произойти и в Карачаево-Черкесии, где черкесское сообщество воспринимается как господствующее, а государственные институты поражены противостоянием этнических кланов.

Все стороны различных конфликтов на Северном Кавказе остро нуждаются друг в друге. Милиция привыкла все списывать на ваххабитов: на убитых боевиков вешаются нераскрытые преступления, под них выделяются деньги. В свою очередь, жесткие и неизбирательные методы правоохранительных органов формируют вокруг ваххабитов ореол мучеников. В некоторых случаях северокавказские элиты прямо заинтересованы и в существовании исламистского подполья или этнических конфликтов, поскольку это облегчает им поиск оправдания для укрепления местной вертикали власти и уничтожения на корню любого инакомыслия и экономической конкуренции с иными кланами и группами. Это кровавая экономика «с убытков», а не «с прибылей»: чем тяжелее ситуация, тем больше шансов для местных властей выбить из федерального центра новые дотации и практически полную экономическую и политическую независимость. Элементы нормальной экономики подавляются рэкетом со всех сторон: им занимаются и владетельные кланы, и правоохранительные органы, и боевики. Прекращение войны возможно только посредством демонтажа уродливой «политэкономии войны».

---

Действия: